.. Если бы не мама, я бы тебя лупил. Она тоже ничего не понимала, бедная... А на фронт я больше не попал. Сразу после войны всерьез занялся космологией. Из-за того мальчишки, представь. Сейчас трудно объяснить связь. Мысли, ассоциации, с пятого на десятое...
Сахнин слушал – это был первый на его памяти монолог отца.
– Второй день, – говорил отец, – как меня из реанимации перевели, я лежу и думаю. Думать не запрещают. А запретят – не проверят. О работе думать трудно. Думаю о причинах. Да... Помню, мысль была такая. Игры детей с оружием разрушают их мир. Их вселенную. Вселенную сказок со своими законами. Особую вселенную детства. И игры взрослых с оружием тоже разрушают мир. Реальную вселенную. Каждый наш выстрел нарушает что-то в гармонии мироздания и законах природы. Убивая друг друга, мы убиваем Вселенную. И все идет от порядка к хаосу... Смешно?
Сахнин не смеялся, он только удивился наивности этой мысли.
– От наивности я и пошел учиться на астронома, – сказал отец. – От наивности и желания понять мир, чтобы исправить его... Я тебя спрашивал о пятнице. Тогда, ночью, я тоже думал об этом. Лежал дома без сна, читал газеты. Кризисы, горячие точки... Я подумал: мы ведь часть Вселенной, может, ее единственная разумная часть. И что станет со Вселенной, если мы уничтожим себя? Тут меня и прихватило.
"Ну и ассоциации, – подумал Сахнин. – Действительно, космология".
– Папа, – сказал он. – Все обошлось ("Да, – подумал он, – кажется, действительно все обошлось"). Ты жив, значит, все в порядке ("И мы живы, – подумал он, – все живы, а могло быть иначе").
Вошла медсестра, решительно, не обращая внимания на Сахнина. Склонилась над отцом. Градусник, таблетки, микстура, укол. Сахнин ждал.
В пятницу на КП округа он тоже ждал. В семь двадцать местного времени орбита неизвестного тела стала эллипсом, и неожиданно тело распалось на тринадцать частей. Локаторы вели уверенно, орбита рассчитывалась непрерывно и наконец стала стабильной. Стабильной и слепой. Метеоры должны были упасть, и Сахнин с облегчением вздохнул, когда понял, что упадут они где-то на востоке Американского континента. Облегчение было минутным, просто реакцией на долгое напряжение. Новая ситуация была безнадежно хуже. Если это были бы не метеоры, а разделяемая боеголовка, и сели бы она шла на него, он мог ее уничтожить. А теперь в его положении окажутся американские генералы. Если их службы вели объект еще тогда, когда его орбита была гиперболической и нестабильной, они могли бы сомневаться. Но не сейчас. Сахнин знал уже, что анализ траектории покажет, что объект мог быть запущен с Земли, из южной части Индийского океана. Конечно, никто у нас даже и помыслить не мог о подобном запуске. Но там, в Пентагоне, решат иначе.
Он объявил по округу боевую тревогу. В Москве было за полночь, но решение последовало незамедлительно. Тревога была объявлена на всей территории. Пытались связаться с Белым домом по линии прямой связи, но безуспешно. Сахнин и не предполагал, что телефон поможет. Последние президенты – и Купер в их числе – делали ставку на сворачивание отношений, надежная связь была для них помехой.
Космические тела шли над территорией Британской Колумбии, Сахнин все еще мог сбить их сам, продемонстрировав, что это не наши объекты, но он понимал, что ответный удар, и не по космическим телам, а по наземным целям в нашей стране, последует, едва ракеты покинут пусковые установки. Надежда была лишь на благоразумие Купера и на то, что линия связи заработает...
– Еще недолго, пожалуйста, – тихо сказала медсестра, выходя из палаты.
– Торопишься? – отец перехватил беглый взгляд, брошенный Сахниным на часы. – Не обессудь, я задержу тебя еще на полчаса и растолкую все, чтобы ты потом не ломал голову. Постараюсь короче... Я говорил, что природные катастрофы – следствие чьей-то злой воли. С этой меркой я подходил ко всему...
– Даже к вулканам и землетрясениям, – усмехнулся Сахнин.
– Даже к взрывам звезд, – сказал отец.
Он не шутил. "Какая связь, – подумал Сахнин, – между сумасшедшим немецким мальчишкой и взрывами звезд? Разве что эмоциональная связь нравственного разрушения в душе человека с физическим разрушением в природе? Но отец говорит, кажется, о связи прямой, непосредственной..."
– Да, звезды... И больше. Когда я изучал в университете космологические гипотезы, лектор, помню, в пух и прах разносил теорию первичного атома аббата Леметра. Взрыв Вселенной... И я тогда решил, что первичный атом, если он был когда-то, взорвали разумные существа. Не бог, конечно, а люди. Вселенная наша расширяется. А что было до начала расширения? Первичный атом, кокон. Почему он взорвался? Я знал о работах Фридмана, но красивые математически, они не убеждали меня. И я решил, что этот самый ужасающий из всех мыслимых в природе взрывов устроили те, кто в этом коконе жил.
"Отец всегда был добропорядочным ученым", – подумал Сахнин. Он сам много раз слышал, как коллеги говорили, что у отца ясная мысль, научная четкость, доказательность. В том, что говорил отец сейчас, ничего этого не было. Или не было для него, Сахнина?
– Странная интерпретация, – сказал он. – Какая-то... ненаучная.
– Что ты знаешь о науке? – сказал отец с осуждением. – Впрочем, я не в упрек. Ты вот генералом стал, а я даже в доктора не выбился.
Это был неожиданный поворот в разговоре. Отец действительно до старости остался кандидатом наук, хотя, если верить ученикам, давно мог стать доктором. Не хотел. Так говорили, и Сахнин в этом сильно сомневался.
– Я всю жизнь работал над одной-единственной проблемой, – сказал отец. – Всю жизнь. Над одной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10