Никогда не поймешь, что он делает и, главное, зачем. «Не вмешивайся, дочь, — часто говорила мать. — Кристоф — образованный, учился в университете, не чета нам с тобою».
Клара проводила Кристофа взглядом и снова вернулась к вязанью.
Если читатель подумает, что Клара скучала, он глубоко заблуждается. За последний месяц в их с матерью устоявшейся, размеренной жизни произошло столько перемен, вокруг появилось столько людей! И всем от нее и от матери что-то нужно! Как все они суетятся и мешают! Но уж Клара-то с матерью, конечно, постарались, чтобы новое их бытие как можно больше походило на прежнее, спокойное. Как раньше жили они в одной комнате вдвоем, так и теперь… Правда, эту громадину, в которой они живут сейчас, и комнатой-то назвать нельзя!… В их городке площадь около ратуши была всего лишь вдвое больше этой комнаты…
Жалко, конечно, что все подруги остались там, в городке. Как, интересно, поживает Анна? Не мешало бы ей написать. Не бьет ли ее опять муж-мясник? Обычно на следующее после побоев утро Анна приходила к Кларе пожаловаться. Ее муж Конрад, человек на первый взгляд скромный и доброжелательный, неизменно вежливый со всеми, дома становился настоящим исчадием ада, регулярно избивал свою несчастную Анну. Подумать только! Грубое животное! Клара прикусила губу. Как можно вообще выходить замуж? Никогда, ни-ког-да, никогда!… Можно ли представить, как грубая пьяная скотина бьет ее в лицо, в грудь, а от ударов остаются лиловые синяки и кровоподтеки? «Дура Анна, — думала Клара. — Дура, дура, дура! Нужно быть умнее. Уж меня-то никто не заставит выйти замуж. Благодарю покорно! Терпеть такое!… Невозможно даже вообразить: грязный, потный, воняющий пивом самец наваливается на меня, тяжело дышит, пыхтит, овладевает мною, проникает в мое чрево…» Однажды Клара видела, как на крестьянском дворе спариваются свиньи. «Неужели и люди такие же? — возмущенно думала она. — Неужели такое возможно? Какая пошлость! Ни одна женщина не должна себе такого позволять! Неужели и я так же буду стоять, покорно оттопырив зад, так же безропотно буду отдаваться гнусной похоти вонючего самца?» Видя любого мужчину (даже брата), Клара недоумевала: может ли существо, имеющее отросток, называться человеком? Как может человек, имеющий отросток, не умереть от гадливости? Фу! Даже представить невозможно! А как же Анна, как же она позволяет делать с собой такое?! Это мучение! Пытка! Как она терпит своего мужа, который…
Свеча догорала. Уже какой-то дюйм черного воска оставался до того, как она догорит до самого подсвечника. Комната быстро затягивалась серым полумраком. Мать тревожно вздыхала во сне. Серые сумерки — ни день, ни ночь. Так же, серо и сумеречно, должна пройти ее жизнь. Жизнь в ничем не нарушаемом однообразии. Да ведь она и не сможет вынести хотя бы малейшего нарушения своего распорядка: подъем, завтрак, обед, сон, ужин, вязание, сон. Она уже немолода, для того чтобы что-то менять. Уже немолода.
Она взяла подсвечник и направилась к кастеляну — запастись свечами.
В коридорах было тихо. Шаги Клары отдавались многократным эхом, слышно было, как трещит, догорая, свеча. Где-то далеко грохотал гром, и казалось, что он подрубал под корень, под самый фундамент, громаду старого замка. Анна, едва раздавался звук грома, прижималась спиной к стене и закрывала глаза. Клара тоже боится грома, но прижиматься к стене ни за что не станет. Она умнее Айны.
Дорогу к кастеляну она знала безошибочно. Быть может, это был единственный в замке путь, который она знала. Значит, так: коридор направо, потом вверх по лестнице, потом свернуть налево, потом обойти галерею, а уж там…
Сначала Клара ощутила запах. Отвратительнейшее зловоние. «Именно так должны пахнуть самцы», — в единый миг пронеслось в ее голове.
И лишь затем она увидела. И увиденное повергло ее в ужас.
Навстречу ей полушло, полуползло чудовище, неимоверно грязное, покрытое струпьями, изъязвленное.
Клара отшатнулась к стене, подавила вырвавшийся было крик. Но было поздно. Тварь уже заметила Клару.
— Женщина, — шептали изъязвленные губы твари. — Сотни лет я не видел женщину…
Клара выронила подсвечник и пронзительно закричала.
И тут в ее тело впились цепкие пальцы. Мерзкая, грязная, заскорузлая пасть задышала прямо в лицо, и из самых глубин этой зловонной бездны зазмеился язык, который похотливо облизал ее щеки и губы.
Мерзкий, заскорузлый, шершавый язык пробирался в ее горло. От запаха трупного разложения, исходившего изо рта твари, Клара задыхалась.
Клара отчаянно пыталась кричать, полосуя ногтями свое лицо. Кровь стекала из глубоких борозд на коже. Не может быть, чтобы ее никто не услышал, не спас…
Неужели никто?…
— Иди сюда! — Сквозь худые изъязвленные щеки твари Клара видела ворочающийся во рту язык. — Иди сюда, мразь, сука, иди! Иди сюда!
— Нет, нет, нет!!! — Клара захлебывалась слезами, перемешанными с кровью. — Нет! О нет! Прошу вас!… Не подходите! Я закричу!
Мерзкая лапа зажала ей рот.
Теряя сознание, Клара ощущала неспешное, плавное скольжение своего тела вдоль стены. Последнее, что она видела, — губы твари, перекошенные в мерзкой ухмылке.
Затем раздался ликующий хохот, но его Клара уже не слышала.
Это было как полет на невесомых, прозрачных крыльях. Или как падение в колодец, глубокий, бездонный, в котором нет даже стен. Кругом ни души. Как хорошо!… Но откуда, скажите, откуда взялась эта боль? Откуда? Откуда эта боль?
«Я умерла, — подумала Клара. — Я умерла. Но почему же мне тогда так больно? Наверное, я в аду…»
Она открыла глаза. И пожалела о том, что она не в аду.
В ее чреве, в самой недоступной и драгоценной части ее тела, ковырялся отросток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79