дерево потемнело от возраста, но все еще хранило в себе тепло пчелиного воска. На верхней стороне доски неизвестный мастер вырезал девиз «ПРИЛЕЖАНИЕ – ТЕРПЕНИЕ – УПОРСТВО». Исходя из этого, можно было предположить, что заказчиком являлся некий член Ордена Шастела. Горгас помнил этот стол еще с детства, но как он достался отцу – не имел ни малейшего представления. Помимо прямого назначения, столик использовался для нарезки перьев для стрел, о чем убедительно свидетельствовали сотни мелких царапин на крышке. Обнаружив данный раритет в груде хлама, Горгас поначалу вознамерился обить крышку кожей или шпоном из коллеонского дуба, но потом оставил все как есть, чтобы иметь перед глазами следы трудов отца.
Свежее перо Горгас приготовил еще не так давно. Оно не требовало заточки, но он тем не менее заточил его еще раз, пользуясь коротким ножом с истончившимся за десятилетия до толщины листа бумаги лезвием. Нож этот тоже хранился в доме с незапамятных времен, хотя мать использовала его главным образом на кухне. Потом Горгас открыл рожок-чернильницу – ее он вырезал сам, но Бардас сделал крышечку на латунных петлях, изъятых из найденных в реке ножен; оковка позеленела и проржавела, но не рассыпалась, – окунул перо в чернила и начал писать. Письмо получилось короткое и уместилось на крошечном кусочке пергамента; Горгас промокнул написанное, свернул пергамент в трубочку и вложил ее – она была тоньше древка стрелы – в латунный цилиндр. Потом привстал на цыпочки и достал с полки стрелу.
Это была самая обычная стрела имперского стандарта, ничем не отличающаяся от тысяч других. Горгас без особых усилий стащил наконечник и всунул в него цилиндр. Потом взял со стола кожаный мешочек, развязал его и высыпал на ладонь несколько коричневых кристаллов. На подставке, помимо письменных принадлежностей, обнаружилась еще и медная чашечка от весов (сами весы были давным-давно утеряны). Положив кристаллы в чашечку, взял перочинный нож и осторожно, но уверенно резанул себя по руке, наклонив ее так, чтобы кровь капала на кристаллы. Когда ее набралось достаточно, Горгас перевязал руку полоской льняной ткани и осторожно сплюнул в чашечку, заботясь, по-видимому, о том, чтобы крови и слюны было примерно одинаково. В заключение процедуры добавил к смеси щепотку опилок, лежавших завернутыми в тряпочку за манжетой рубашки.
Затем Горгас подержал чашечку над пламенем лампы, помешивая содержимое лезвием ножа и дожидаясь, пока кристаллы полностью растворятся – это был клеевой экстракт, добытый из свежей, невыделанной шкуры быка. Получив нужную консистенцию, Горгас удовлетворительно хмыкнул, капнул одну капельку на подушечку мизинца и тщательно натер тот край древка, на котором должен был быть наконечник. После того как и сам наконечник стал на место, Горгас перемотал его для верности шпагатом из стебля крапивы и еще раз промазал клеем края.
Оставалось лишь пометить стрелу. Он обмакнул перо и, прикусив нижнюю губу, тщательно вывел на древке, поближе к оперению, всего три буквы, образовавшие слово «эта». Облегченно вздохнув, Горгас положил стрелу на подоконник для просушки.
Ему нужно было написать еще два письма, и именно этим он занимался, когда в комнату вошел – как обычно, не постучав – Зонарас.
– Ну? – спросил он. Горгас поднял голову: – А, это ты. Сделай мне одолжение, съезди в Торнойс и…
– Что? Сегодня? В Торнойс?
– Да, сегодня. В Торнойс. Зайдешь в «Милосердие и Воздержание» – тебе ведь не нужно объяснять, где это, верно? – и спросишь капитана Малло, отправляющегося в Ап-Эскатой. Отдашь ему вот эти письма и вот эту стрелу…
– Зачем ему всего одна стрела? Что…
– Твое дело – передать ему эту стрелу, – проговорил Горгас таким тоном, что Зонарас застыл с открытым ртом. – Он знает, что с ней делать. Когда освободишься, – добавил он, опуская руку в карман, – и ни при каких обстоятельствах не раньше, можешь выпить за мой счет. – Он протянул брату пару серебряных монет, которые Зонарас поспешно сунул в карман, не говоря при этом ни слова. – Ты все понял?
Зонарас кивнул:
– У мерина отвалилась подкова.
– Что? Когда?
Зонарас пожал плечами:
– Позавчера.
Горгас вздохнул:
– Ладно, возьми моего коня, только не съезжай с дороги. О мерине потолкуем, когда вернешься.
Зонарас нахмурился:
– У меня и так дел невпроворот, а тут…
– Хорошо, я сам его подкую. А теперь шевелись. Запомни, капитан Малло, идет в Ап-Эскатой, «Милосердие и Воздержание». Запомнил?
– Хм.
После того как брат ушел, Горгас задумчиво уставился в окно. Если кто и способен все перепутать и не справиться с самым простым поручением, так это Зонарас. С другой стороны, тот факт, что именно Зонарас отправился в Торнойс и упьется до бесчувствия в «Милосердии и Воздержании», ни у кого не вызовет подозрения, потому что такое случалось с завидной регулярностью на протяжении последних двадцати лет. То, что знакомо, не привлекает внимания, а следовательно, остается как бы невидимым.
Прежде чем покинуть кабинет, Горгас задержался у двери – как обычно – и посмотрел на прекрасный и могучий лук, висевший на стене на двух крючьях. Лук сделал для него Бардас, как и крышечку для чернильницы, и пресс-папье, и складную линейку из самшита, которую Горгас всегда носил с собой. Она сломалась в Перимадее, но он хранил кусочки, и через много лет мастер снова склеил их с помощью отличного клея из рыбьего пузыря и скрепил крошечными серебряными гвоздиками, почти незаметными для постороннего глаза; тот же мастер изготовил для линейки пенал из серебра с золотом, чтобы вещица уже никогда не сломалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182