— Свободны.
Возвращаясь в свою квартиру, Геннадий чувствовал некоторую вину, как будто делал что-то бесчестное; словно пытался убедить своих слушателей в некоей невразумительной философской доктрине, вытаскивая из шляпы кролика, и ему это удалось.
Я пытаюсь сделать так, чтобы это было похоже на волшебство, — признался он себе, — которым оно, конечно, не является. Просто иногда, если все идет наперекосяк, оно может делать то же самое, что и магия. И это то же самое, что говорить, будто мешок муки является мечом, потому что если он упадет тебе на голову с высокой крыши, то может убить.
Геннадий подумал, а почему это его волнует? Похоже, вину порождала его попытка сделать так, чтобы предмет казался интересным, что, безусловно, было жульничеством.
— Доктор Геннадий! Опять этот голос. О черт!
— Мачера, не так ли? — проговорил он, поворачиваясь и безуспешно стараясь выглядеть болезненным и забывчивым. — Ах да, ну конечно же. Чем могу служить?
Чудовищное дитя неслось на него, и ее круглое лицо могло бы служить эталоном застенчивости и преданности. У девочки в двадцать раз больше способностей, чем у меня, — подумал Геннадий, сделав над собой усилие, чтобы не бросило в дрожь, — она действительно волшебница. Потому-то ее и следует немедленно убить для общего блага.
— Не могли бы вы уделить мне всего несколько минут? — спрашивала она, пятясь задом так, чтобы одновременно и заглядывать Геннадию в глаза, и не отставать от него. А ему никак не хотелось останавливаться и вступать в теоретические дебаты посреди двора; девушка, вполне возможно, гениальный натурал, однако она слишком молода, чтобы постичь даже самые основные смыслы слова «ревматизм». Геннадий понимал, что убежать ему не удастся, но в собственной квартире ему по крайней мере удастся сесть. Может, даже отделаться от нее, прикинувшись уснувшим.
— Несомненно, несомненно, — ответил Геннадий. — Пойдемте со мной.
Вот уже не в первый раз он позавидовал годам и недугам своего старого приятеля и коллеги Алексия, благодаря которым люди так много ему прощали. Геннадий же был моложе и значительно бодрее, и потому жалости к нему не знали.
— Только не слишком долго, — добавил он со слабой надеждой. — У меня еще очень много всякой бумажной работы, знаете ли.
Девочка Мачера, надо отдать ей должное, стала исправляться; она не начинала разговора, покуда Геннадий не сел и не скинул один ботинок.
— Я считаю, что то, что вы говорили на лекции, просто захватывающе. И так правильно! Вот только, — продолжала она с каким-то мечтательным блеском в глазах, — я всегда думала об этом как о толстом огромном дереве, которое упало и лежит, и если найти в нем трещину и вбить клин, оно вдруг развалится надвое, вот так.
— Простите, — перебил Геннадий. — Думали о чем?
— Простите?
— Что это, — осторожно сказал Геннадий, — то, о чем вы всегда думали как о бревне.
— Что? А-а, понимаю. Ну, Одинаковость, видимо. Или что-то такое, что не Принцип, — я тут немножко путаюсь. Но Принцип вроде клина; находишь трещину, а все остальное очень просто. Какой тут правильный технический термин? Механический выигрыш в силе, точно.
А-а-а, так вот как это делается. Если только ты способен найти трещину, я полагаю.
— Что ж, можно представить и так, — наставительно произнес Геннадий. — Собственно, очень неплохое сравнение. Но, безусловно, все это очень далеко от темы лекции.
Девушка, казалось, была озадачена.
— Ах, совсем нет. Все дело в том, что Принцип — это то, что ты используешь, чтобы превратить Одинаковое в Другое. Я хочу сказать, когда оно не хочет превращаться.
Вполне возможно, ты и права; однако откуда мне знать, черт возьми?
— В некотором смысле, — ответил Геннадий. — Тем не менее это слишком сильное упрощение данного явления, если вы не возражаете против моих слов.
Ему искренне и страстно хотелось, чтобы она ушла, эта девушка с миловидным личиком, которая так беспечно болтает о применении Принципа — словно мышонок разглагольствует о том, как запрячь сотню кошек в телегу с сыром, — но ужас в том, что она может это делать. Он представил, как Мачера говорит: «Расколоть мир надвое? Очень просто. Нажимаете здесь, потом вставляете ноготь сюда… »
— Извините, — проговорила она. — Я опять слишком много болтаю? И бегу, еще не научившись ходить. Видите ли, я никогда раньше не думала об этом в таких терминах, но ведь совершенно очевидно, что подобный взгляд — правильный. Да вы, конечно, и сами знаете, — добавила она с легкой улыбкой самоосуждения. — Нет, что я на самом деле хотела сделать, так это рассказать вам о проекции, которую я выполнила, пользуясь той особой формулой, что вы меня научили.
Какой ужас, неужели опять? Просто чудо, что мы все еще живы.
— Вам удалась еще одна проекция? — на самом деле произнес Геннадий. — Это действительно весьма… Что ж, очень впечатляет. Это было?..
Мачера, глядя ему в глаза, улыбнулась.
— Давайте я вам просто покажу.
…И прежде чем Геннадий успел опомниться, он вдруг очутился рядом с ней в какой-то мастерской около длинного верстака с прикрученными к нему тисками и массой диковинных инструментов, развешанных по стенам (хотя, поскольку она тоже здесь присутствовала, он понял, что, по крайней мере на какое-то время, знает, что вон там лежит скобель, а там — тесло, рубанок, а те тонкие штуковины были пучками конского волоса, который благодаря жесткости и шероховатости можно использовать для шлифовки деревянных изделий). Свет проникал в мастерскую через открытую ставню и падал на спину мужчины, склонившегося над верстаком, — батюшки мои, да это же полковник Бардас Лордан, фехтовальщик, — и на беседующего с ним старика, оказавшегося человеком, которого Геннадий знал очень даже хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147