Как ты невнимателен, рыцарь, – упрекнул кот.
– О я, я, у него все есть полезен. Помнишь, он говорить про автомат Калашников? «Душевний штюка»…
– «Душевная вещь», – поправил Баюн.
– Глюпий слово. Варварский речь. «Душевний» есть душа, «штюка» есть плоть. Равняить душа и плоть есть ересь! Майн либен Готт, варварский йазик!
– Ты «йазик»-то не распускай особо, в ухо получишь, – посулил я. – Вспомни шведов на Неве и думай, кто варвар, а кто нет.
– Швед бил глюп. Саксонцы так не делать.
– Скажи спасибо, что вы до Чудского озера не добрались!
– Чюдьский озер? – Рудя смерил меня взглядом, оценивая степень созвучия. – Еще какой-то кольдовство? От еретик можно все ожидайть…
– Да нет, просто тактический гений, – ответил я и, хотя Рудя явно ждал продолжения (он все-таки рыцарь, и, несмотря на возраст, бывалый, повоевавший), дальше рассказывать не стал. В этом мире Александр Невский уже давно почил в бозе, обойдясь другими победами, времена изменились. Но кто знает, вдруг тевтоны все-таки решатся? Не нужно лишать их сюрприза.
– Тише, тише, – призвал Баюн, закатывая глаза – Я пытаюсь придумать, как перевести чудину Америку… Вот, послушайте: «колесо стачать». Как звучит? Ах, нет, не годится, – мотнул он башкой. – Колесо – не просто предмет быта, у него есть сложное магическое значение.
– Попробуй что-нибудь повседневное, вроде плетения лаптей, – порекомендовал я.
Рудя презрительно фыркнул, вновь берясь за сабатон, однако коту идея понравилась.
– Вот видите, – торжествующе обратился он к нам, – сколь велико преимущество развитого ума! Как можно скучать даже в замкнутом пространстве; как можно предаваться унынию, если на свете существует безмерная пропасть тайн и загадок, которые только и ждут пытливого взора мудреца? О да, однообразная работа мысли тоже способна утомить, но ведь для того нам, существам разумным, и дано искусство речи. Мы можем развлечь себя, не роняя достоинства, не окунаясь в омут низменных страстей и не налагая на свои души цепей животного поведения!
Я только вздохнул, хотя кот подразумевал не меня одного. Трепло он. Но прав, конечно. В его словах – неосуществимая мечта. И он сам это знает, иначе с чего бы шарашился по острову в такую слякоть? Сидел бы на печи, баллады сочинял, занимался бы сравнительно-историческим языкознанием. Да хоть бы дрых наконец как любой другой кот! Нет, есть и у него на сердце камень, и его тоска-кручина гложет. Вот поэтому он время от времени срывается, начинает лазать по деревьям, прыгать по скалам, даже в воду сигает, и уж когда измотает себя совершенно, промявкается на природе, проплачется, тогда вспоминает об утехах развитого ума, плетется в дом и начинает оттачивать на мне и Руде ораторское искусство.
Доблестный фатерляндец, любое многословие почитающий грехом, яростно заскреб шкуркой по наметившемуся на пятке ржавому пятну.
– Может, споем? – предложил кот.
– А что, это мысль, – сказал я. – Начинай.
– Не сейчас. Я только что с улицы, не отогрелся.
– Рудя…
– Я есть Рудольф!
– Да не, вредничай. Бросай свои железки, все равно им крышка. Возьми лучше мандолину, сбацай цыганочку.
Баюн аж зажмурился. Ну да, в этой фразе не было ни одного слова, которое не покоробило бы Рудю. Но он-то каков! Варварский «йазик» ему, русские у него – еретики!.. Вот шиш я ему что-то еще расскажу про тоталитарные системы. А будет нарываться – заставлю выучить наизусть биографию Жукова…
Рудя, конечно, закипел. Налился краской, отложил сабатон, привстал…
– Дорогой Отто, – окликнул его Баюн. Второе имя саксонца он всегда произносил с оттяжкой, по-эстонски, и это почему-то благотворно влияло на рыцаря. – Ну разве можно так однообразно реагировать на шутку? Неужели ты не видишь, что наш добрый хозяин всего лишь иронизирует?
Это подействовало, но пятна еще не скоро сошли со щек Руди.
– Я и правда спою, вот только горло отойдет… – заверил нас кот и даже стал примурлыкивать распеваясь.
– Нет, правда, что мы как неродные сидим? – сказал я. – Рудя, бери мандолину, я пока стол накрою.
Дело это нехитрое, благо остров волшебный. Коротким коридором я достиг прачечной, которая примыкала к комнате, где мы сидели, и обогревалась от той же печи. Скатерть-самобранка уже просохла, я взял ее, вернулся и расстелил на столе. Воздух сгустился над ней, и слепился из воздуха ужин на три персоны: черепаховый супчик, запеченная форель, крабовое мясо в кляре, икорочка красная, фрукты-ягоды на десерт, а посредине – бутыль белого. Жаль, здесь этикеток не бывает, а печати на пробках редки, да и те я читать не умею, то есть марку наперед не угадаешь. Однако плохого вина от самобранки я еще не видел.
Кот к моему возвращению углубился в свои мысли и лениво прицарапывал одеяло. Рудя в тоске глядел на сабатон, как Гамлет на череп Йорика. В печной трубе завывал ветер, и слышно было, как грохочет усилившийся прибой.
– Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста, – изрек я. Впустую: в этом мире никто не только не оценит юмора фразы, но даже не заподозрит, что она смешна. Дикое средневековье, что возьмешь. – Садитесь к столу.
Рудя сел, Баюн прыгнул с печи точно на угол. Самобранка его терпела, если он прилично себя вел, и даже вместо человеческих мисок выдавала удобные плошечки. Я открыл бутылку, вежливо предложил гостям, зная наперед, что они откажутся, и налил себе. Выпил. Под форель – красота, но только если глаза закрыть: опять ребята заскучали, и рожи у них кислые – несварение заработать можно, глядя на них.
Я решительно протянул лапу к мандолине, провел внешней стороной когтя по струнам. Так и есть, с тех пор, как я попробовал перенастроить инструмент на манер семиструнной гитары (ровнехонько с 23 февраля), Рудя к нему не прикасался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20