— Отвечай, где моя Гермиона! — встряхнул ее Джонс.
Служанка передернула плечами.
— Никого не беспокоит, что случилось со мной. А ведь мне пришлось хуже некоторых.
— Как же, нас это очень, очень беспокоит, — торопливо заверил ее Джонс, — но еще больше нас интересует, почему ты одна, а не вместе с хозяйкой.
— После обморока — настоящего, а не притворного! — заговорила служанка, с негодованием взглянув на Голиаса, — многого не помнишь.
Голиас вытащил свой нож.
— Пустим ей кровь, — предложил он. — Это проясняет рассудок.
Я давно понял, что черствость его притворна.
— Современная медицина, — поддакнул я, — утверждает, что пускать кровь лучше всего из шейной вены. Закинь-ка ей голову назад, Луций.
Служанка с визгом села.
— Думаете, приятно, когда душат, а потом вышвыривают связанную из кареты? Мне пришлось несколько часов барахтаться в грязи, да еще в лучшем платье!
— Конечно, вы были огорчены. Мы поначалу просто не разобрались, в чем дело, — утешил ее Голиас. — Но как мудро вы поступили, сумев сбросить с себя путы!
— Правда? И я даже не звала на помощь.
Девица улыбнулась ему и затем благосклонно взглянула на нас с Луцием. Ей хотелось, чтобы ее оценили, и она уже поняла, что роль героини не менее привлекательна, чем роль жертвы.
— А я вам говорила, что они и кляп впихнули мне в рот?
Луций уже не мог терпеть разговоров вокруг да около.
— Но теперь у вас нет кляпа во рту, миссис Дженкинс. Так скажите нам наконец, что случилось?
— После того, как мы увидели вас и вашу подругу этим утром?
Это был слишком болезненный щипок. Бедняга Джонс разом утратил дар речи. Наказав его за нетерпение, служанка победно улыбнулась и продолжала:
— Карета стояла наготове, и можно было не торопиться. Но моя госпожа не желала завтракать под одной крышей с вами, и я не виню ее, хотя тогда упрекала, потому что умирала от голода. Итак, мы отправились в путь. Нет ничего хуже, чем трястись в карете на пустой желудок, знаете ли. Наконец мы достигли постоялого двора на окраине Фив, там-то мы и покушали. У меня уже в глазах было темно, когда я…
Луций в отчаянии сжал кулаки.
— Умоляю вас… — пробормотал он. Миссис Дженкинс словно и не слышала.
— Да, это был прекрасный завтрак. Не помню, чтобы я когда-то ела такие вкусные бараньи отбивные, как бы хотелось опять их отведать! К счастью, все случилось уже не натощак. Какие-то мужчины остановили карету, навели на нас пистолеты и пересадили из нашей кареты в их собственную. Я прямо-таки чуть в обморок не упала.
Не в силах говорить, Луций просительно воззрился на нее.
— Далеко ли вы отъехали от постоялого двора? — спросил я.
— Прошло где-то около часа, потому как на желудке у меня уже не было такой тяжести.
— Это произошло где-то в самой гуще тумана, — прикинул Голиас, — там дорога идет мимо старого пристанища Хереварда. Сколько было мужчин, миссис Дженкинс?
— Четверо. Один из них с огромными ручищами: тот, что схватил меня и высадил из кареты. Но зубов моих он отведал — еще как! Я в него так и впилась. А в другого — нет, хотя негодяй засунул мне кляп в рот. Такой противный!
— Не все же мужчины сравнятся по вкусу с бараньими отбивными, — заверил ее Голиас. — А двое других занялись вашей госпожой?
— Да, когда они втолкнули меня в карету, моя госпожа, как я и предполагала, была уже там. Слуги обязаны дожидаться своей очереди.
— Но почему они вас отпустили? — поинтересовался я.
— А не мою госпожу? Вкусы, знаете ли, всякие бывают. И потом, ведь это не она лягнула в зад того, который нагнулся к кучеру. Дверцу закрыли неплотно, и вот я…
— Но вы же говорили, будто вас связали?
— Да, так оно и было. — Миссис Дженкинс попыталась стереть со щеки грязь, но только размазала ее еще больше. — Когда ноги связаны вместе, приходится действовать обеими сразу. Он наступил мне на мозоль, высунувшись из окна кареты, и я прямо-таки озверела. Ну, и поддала ему хорошенько. Он вывалился и угодил под заднее колесо. А потом — не понимаю, какая муха его укусила… Даже не успев отдышаться, чтобы выругаться, он выволок меня наружу и швырнул в канаву, а карета покатила дальше.
— Кто-нибудь из нападавших вам знаком? Миссис Дженкинс вскочила на ноги, и мы поднялись тоже.
— Я с подобными особами не вожусь. Вообще предпочитаю ни с кем из мужчин не знаться, хотя получаю немало предложений.
— Но, — не выдержал Луций, — вы же слышали, о чем они говорили. Есть ли у вас какие-то предположения относительно того, кто они такие и что побудило их решиться на столь разбойное предприятие?
— Наконец-то хоть один из вас догадался задать мне этот вопрос, — отвечала миссис Дженкинс, вся просияв. — Господину Равану следовало бы поостеречься и не давать своим людям письма с собственной печатью, если он не хочет прослыть бандитом, оскорбившим женщин — меня и мою госпожу (меня, впрочем, гораздо больше). Ведь я столько раз видела эту печать, когда за плату, и весьма неплохую, надо сказать, относила любовные записочки от него сами знаете кому. Тот мерзавец, которого я лягнула, должно быть, оставил письмо на дороге вместе с двумя передними зубами — вот разиня! Да и я не сразу обратила внимание на письмо, пока ветер не швырнул его в лужу поблизости от меня. Однако даже и не думала его распечатывать, пока руки не сумела высвободить.
15. Маршрут меняется
В письме, которое предъявила нам миссис Дженкинс, содержалось всего несколько слов, и смысл их был не вполне ясен. Предназначалось оно Элиасу Хосесону и гласило следующее: «Продолжайте наблюдать. Я задерживаюсь. Ценности везите туда, где бы я был, если бы мог. Ждите там». Подпись отсутствовала — зато на воске была оттиснута печать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125