— Орфей! — окликнул его император. — Прежде чем двинуться с места, объяви о цели своего визита.
Голиас помедлил, облизнул языком пересохшие губы, но заговорил твердым и уверенным голосом:
— Великий Князь и Император, я пришел вызволить отсюда вот этого человека, моего друга.
Только теперь меня осенило, что явился он исключительно ради меня. Кокон отчаяния, внутри которого я томился, перестал существовать, испепеленный этим молниеносным открытием.
Ошеломленный, я даже забыл сказать Голиасу о переполнявшей меня благодарности и метнул тревожный взгляд на Фаустофеля.
Почуяв опасность, грозившую его власти, Фаустофель огрызнулся:
— Многого захотел! Его ты не получишь. Скажи спасибо, если сам сумеешь унести ноги.
Из моей груди вырвался стон: слова его были слишком похожи на правду. Без могучих союзников — а Голиас явился один — мы ничего не могли поделать.
— Он дал добровольное согласие, — вставил Фаустофель. — Подписался кровью.
— Это так, Шендон? — с тревогой спросил Голиас. Видимо, вопрос был существенный. Я тщательно перебрал факты в памяти.
— Что-то там писалось моей кровью, верно. Однако я поставил условие — с дороги, ведущей к Иппокрене, не сворачивать! Фаустофель обманом затащил меня сюда.
— Ты ошибаешься, — заметил Голиас. — Фаустофель не лгал. Вы шли напрямик. На пути к Иппокрене империю его величества не миновать. Это одна из главных промежуточных станций.
— Для Шендона она конечная! — провозгласил Фаустофель. Он бросил в мою сторону взгляд, который заставил меня окоченеть. — Да, он всячески упирался, юлил и пищал, как мышь у кота в лапах, но я упорно тащил его все ниже и ниже — и теперь он убедился наконец, что на свете не существует ничего, кроме глупости, подлости и безразличия.
Слова Фаустофеля пригибали меня к земле: я уже не видел смысла в продолжении спора. Как не видел смысла в продолжении пути, даже если бы нашелся выход.
— Пожалуй, лучше будет, если ты, Голиас, выберешься отсюда один, — упавшим голосом проговорил я.
— Еще не время. — Он вдруг громко спросил: — Найдется ли здесь болван, который скажет, что, поскольку существует добро, то не существует зла?
— Не найдется, — послышались торжествующие голоса.
— А возьмется ли кто-нибудь из присутствующих утверждать, — подхватил Голиас, — что существует только одно зло, само по себе? Как же его тогда определить?
Вопрос повис в воздухе. Оппоненты тяжело засопели. Потом через силу, вразнобой, выдавили из себя:
— Существует и добро.
Наступило молчание. Потом я услышал, как император прошептал:
— Я еще не забыл о нем…
Это признание потрясло меня даже меньше, чем утвердительный кивок Фаустофеля в ответ на вопрос Голиаса. Я враз почувствовал себя на свободе.
Мне тотчас вспомнилось, что Голиас явился мне на выручку. Колебаний больше быть не могло. Встретив его вопросительный взгляд, я категорическим тоном заявил:
— Голиас, я хочу выбраться отсюда во что бы то ни стало! Можешь рассчитывать на меня. Есть ли хоть какая-то возможность?
— Ни малейшей! — загремел Фаустофель, подскочив к Голиасу. — Ты что, воображаешь, будто его намерения для нас что-то значат? А он, поди, думает, мы сами, по собственной воле, оказались здесь? — Он мрачно усмехнулся, переглянувшись с собратьями. — Но теперь это наши владения. Мы обречены находиться внутри этих стен, если не переродимся. Это единственное наше предназначение, но оно уготовано и для Шендона — нет, вам обоим! Орфей, дверь, через которую ты вошел, захлопнулась для тебя навсегда.
Черта, казалось, была подведена. Леденея от ужаса, я представил себе, как мы с Голиасом неотрывно смотрим в змеиные глаза, пока наши не становятся точно такими же. Лицо Голиаса тоже посуровело.
— С каких это пор ты начал здесь распоряжаться, Фаустофель? Остаться у вас я могу только по указанию твоего хозяина. — Он снова поклонился величественной фигуре на троне. — Великий Князь и Император, я требую уважения к моим правам!
Фаустофель прыснул. Император воззрился на Голиаса в недоумении.
— К твоим правам? Еще чего выдумал! Мы признаем все права только за сильнейшим.
— Согласно закону Делосского Оракула, у нас есть одно неотторжимое право. — Голиас держался почтительно, но непреклонно. — Как, вероятно, известно вашему всеведущему величеству, мы вправе — при определенных условиях — потребовать судебного разбирательства, которое и должно решить нашу судьбу. Охотно поясню, почему в данном случае такое разбирательство обязательно.
— А у меня нет ни малейшей охоты выслушивать какие бы то ни было пояснения. Подумаешь, закон Делосского Оракула, — недовольно пробурчал император с видом небожителя, раздраженного напоминанием о необходимой формальности. Минуту-другую он размышлял, барабаня пальцами по подлокотнику трона, потом лицо его прояснилось. — Твое прошение удовлетворено.
— Нет-нет! Умоляю ваше всемогущество, — возопил Фаустофель. — У Орфея рука в Делосском трибунале. Его непременно отпустят на свободу.
— Не исключено. — Император улыбнулся одними краями губ. — Впрочем, я достаточно наслышан о повадках Орфея и о его несговорчивости и предпочел бы удалить его подальше от моего двора. Я даже склоняюсь к мысли пожаловать ему свободу, однако будет приличней, если таковое решение вынесет суд. Авторитет суда подкрепит и наши неоспоримые притязания на его спутника. Прецедент любопытный, и мы будем настаивать на… на… черт, забыл.» словечко еще такое забавное, на языке вертится, — а! вспомнил — на этой самой — на справедливости.
Император ткнул пальцем в Фаустофеля:
— Поручаю тебе провентилировать этот вопрос от моего имени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125