— Я-то себя чувствую хорошо, — пробормотала Кейт. — Только не надо этого делать.
Ты права. Но ты и представить себе не можешь, как мне одиноко. Так прекрасно вновь иметь возможность поговорить, и до чего здорово, когда тебя кто-нибудь слушает.
Кейт потянулась, зевнула и села. В кабине пахло дубом, кедром, деревянным лаком и свечным воском; на всем лежала печать чьей-то заботы: тертый мыльным камнем пол блестел костяной белизной, а изношенные простыни и тщательно зачиненное одеяло были безукоризненно чисты и пахли аларией и лавандой.
Но разве ты не хочешь поговорить? И я должна так много рассказать тебе…
— Откровенно говоря, нет. По утрам я предпочитаю пребывать в обществе собственных мыслей.
Сейчас далеко за полдень, возможно, и до заката осталось немного.
Кейт расплела волосы и подумала, что хорошо бы найти укромный уголок и вымыть их. Теперь они высохли, но морская вода, в которую ей пришлось окунуться, сделала их тяжелыми и жесткими.
— И вот что. Мне нравится быть одной, тем более что сейчас мне нужно многое обдумать. А потому умолкни и не заговаривай со мной, пока я не попрошу, будь то утро или вечер.
В дверь каюты негромко постучали. Кейт застыла на месте.
— Парата, ты проснулась?
— Да, проснулась, — ответила Кейт.
— У тебя кто-то есть?
Потерев ладонью глаза, Кейт вздохнула.
— Я… разговариваю с собой. Просто проснулась не в духе.
— Я — твоя служанка. Можно войти?
— Входи.
Дверь открылась, и на пороге каюты появилось существо, которое Кейт вовсе не ожидала увидеть здесь. Увечных ей приходилось встречать лишь на Большой Площади Калимекки, где их казнили за проникновение на земли Иберы. Она всегда смотрела на них издалека, и то по большей части отворачивалась. Кейт еще не приходилось сталкиваться с ними лицом к лицу; она и не ожидала этого.
Словом, перед ней стояло существо, изувеченное настолько, что трудно было даже вообразить себе такое, к тому же существо это назвалось ее служанкой. В Ибере сия Увечная была бы объявлена преступницей — уже просто потому, что существовала, — и одно ее присутствие здесь, по мнению Кейт, служило доказательством того, что они сейчас не в Ибере.
На Матрине бытовали две разновидности Увечных, или Шрамоносцев; увечья некоторых — как у самой Кейт — были скрыты от чужих глаз, обнаруживаясь лишь иногда; другим же, как, например, вошедшей внутрь каюты девушке, не удалось бы скрыть свои Шрамы при всем желании. Девица эта вполне могла принадлежать к целому племени подобных ей существ — одному из неизвестных и не желающих известности родственных племен. Людей, носящих видимые Шрамы, иногда называли Тысячью Проклятых Народов. Они населяли области, окружавшие Кольца Чародеев, где в древности взбесившиеся чары лишили человеческого облика тех, кто тысячу лет назад населял эти края. Чары Древних изуродовали землю, изуродовали они и уцелевших, тем самым породив бесчисленные разновидности чудовищ, которым не было доступа в Иберу, последнюю обитель человечества.
Кейт смутно помнила, что по закону капитан считался высшей властью на корабле и всякий, кто был на борту, не знал другого права, кроме воли капитана… Однако чтобы Иберанский капитан нанимал Увечных — такое Кейт и в голову не приходило. Власть капитана представлялась ей средством поддержания дисциплины внутри экипажа… Она просто не представляла, что деревянные борта являются границей самостоятельного государства.
Не в силах справиться с собой, Кейт просто смотрела: потому что оказалась перед еретичкой; потому что ей самой, такой же, в сущности, еретичке, не подобало испытывать ханжеское потрясение; потому что она просто не знала, как поступить.
Под ее упорным взглядом девушка опустила голову и прошептала:
— Если ты недовольна мною, я могу уйти. У нас есть кому позаботиться о тебе… среди тех, кто не такой, как я.
Кто не такой, как ты, подумала недовольная собою Кейт. Во всяком случае, ты в отличие от меня не скрываешь свою сущность.
— Пожалуйста, войди, — промолвила она дружелюбным тоном. — И прошу, прости мою грубость. Просто мне еще не приводилось встречать Шрамоносцев — ты застала меня врасплох. Я и не знала, что Увечные могут быть столь прекрасны.
И хотя слова эти должны были только сгладить допущенную неловкость, Кейт вдруг поняла, что сказала чистейшую правду. Девушка действительно была прекрасна. Глаза ее, огромные, угольно-черные, сверкали на лице словно блестящие, радужные надкрылья жука или тельце колибри… В падавших на нее солнечных лучах она казалась драгоценным камнем. На лице Увечной играли в основном пурпурные, синие и зеленые тона, но, когда девушка повернулась к двери, чтобы закрыть ее, высокие скулы и длинный тонкий подбородок вспыхнули рубином и золотом. Радуга погасла, когда служанка вышла из солнечного луча, сразу сделавшись истинно черной — столь же чистого и глубокого цвета, как и ее глаза. Брови ее образовывало какое-то нежное, пушистое вещество, настолько легкое, что даже слабое дуновение или дыхание заставляло тонкие дуги трепетать над бездонными озерами глаз; они даже казались живыми. Внешние края бровей, там, где волосы росли гуще, девушка заплетала; косички свисали на щеки, а концы их были украшены крохотными полированными бусинками и перышками. Волосы ее жили той же собственной волшебной жизнью, что и брови. Такие же белые, они спускались на хрупкое плечо толстой косой, заправленной за пояс на талии и несколько раз — словно веревка — обмотанной вокруг нее. Трудно было не попытаться представить себе эту косу расплетенной, попробовать на глаз определить длину волос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120