Там под маркой казино для немецких офицеров он содержал публичный дом и притон для азартных игр. Там-то и завязалось его знакомство с комиссаром Гильрудом.
Что касается психологической войны, то неистовый Артамон бойко строчил листовки и воззвания, которые он перекатывал в основном из центральной прессы. Чтобы повысить эмоциональность текста, он густо перчил свое творчество вопросительными и восклицательными знаками.
– Напоминает школьную стенгазету для дефективных детей, – комментировал Остап Оглоедов.
Энтузиаст по футболу и соскам, флегматичный Филимон когда-то был доцентом кафедры энтомологии, то есть специалистом по всяким гусеницам и червячкам. В доме чудес он работал, как гусеница. Гусеница может ползать в любом положении, а Филимон, если преодолевал свою лень, мог писать на любую тему. И с такой же скоростью.
Весь день Филимон сидел, чесал затылок и сосредоточенно изучал медленно ползущие часовые стрелки. К концу рабочего дня он с трудом выдавливал из себя полстранички продукции. Чтобы на вид получалось больше, писал он детскими крупными буквами и растягивал каждое слово.
Иногда и Саркисьяна просили написать что-нибудь. Например, экономический обзор с иллюстрациями из собственной практики. Бывший миллионер ежился и втягивал голову в плечи.
– Вы что, хотите меня в тюрьму посадить?! Из осторожности финансовый гений даже расписывался умышленно неразборчиво. Изо всей письменности он признавал только цифры. Но зато их он выписывал с такой нежностью, как художник портрет своей возлюбленной.
Акоп Саркисьян был армянином, а жена у него была русская. Хотя генетика утверждает, что смешанные браки благотворно влияют на потомство, но 12-летннй сын Акопа был эпилептиком и косил на левый глаз.
Всезнайка Остап Оглоедов комментировал:
– Это в результате армянских шуток. Знаете, двойник и тройник.
В окончательной форме пропаганда дома чудес переводилась на иностранные языки, чем занимались всякие технические работники. Но все это были такие бледные личности, что о них и говорить не стоит.
А все яркие личности, как одна дружная семья, собрались вокруг чародея Гильруда. Именно они завоевали дому чудес его славное имя и громкую известность. Но это личности такие яркие, что о них нужно поговорить отдельно. Иначе они обидятся, что их смешали в одну кучу.
Через неделю после первого знакомства Борис позвонил Миллерам по телефону и предложил:
– Нина, не хотели бы вы пойти со мной в театр?
– С какой стати?! – фыркнула девушка таким тоном, словно он приглашал ее не в театр, а в баню.
После такого ответа Борис решил, что по этому номеру больше звонить не стоит. Но через два дня ему позвонил Гоняло Мученик и от имени супруги пригласил на ужин.
В переулке Энтузиастов было тихо и пустынно. Немного впереди Бориса быстро шагала девушка в короткой поддевке, видимо переделанной из бабушкиного салопа. Фигура девушки показалась ему знакомой.
– Нина! – вполголоса окликнул он. Не оглядываясь, девушка прибавила шагу. Борис окликнул громче:
– Нина, куда вы так спешите?
Вместо ответа фигура зашагала еще быстрей и теперь почти бежала. Борису стало даже немножко неудобно, что он попал в положение нахала, пристающего на улице к одиноким женщинам.
У калитки дома No 22, что при игре в очко означает перебор, бедняжка, убегавшая от пристающего к ней нахала, как ни в чем не бывало свернула и вошла в дом. Знакомая дверь захлопнулась перед самым носом званого гостя.
Когда Борис позвонил, на пороге, как вышколенный дворецкий, опять появился папа. А дочка исчезла, как привидение. Когда Нина вышла к ужину, Борис для порядка спросил:
– Ведь это вы впереди меня шли?
– Не знаю. У меня на затылке глаз нет.
– Но ведь я вас окликивал?
– Я ничего не слышала, – ответила Нина с полным ртом. «Все это очень просто, – подумал Борис. У нее одна-единственная приличная меховая шубка, которую, она бережет. А на работу она ходит в старой кацавейке, которой она сама стыдится. Ничего, бедность не порок».
На ужин было то же самое: остатки прошлого, сваленные в одну кастрюлю. Зато десерт был другой.
– А теперь, Нина, почитай-ка твои стихи, – скомандовала Милиция Ивановна.
Дочь поморщила носик, достала тетрадь в клеенчатом переплете и стала читать вслух. В одном стихотворении бушевали пенистые волны чувств, волею судеб бежали к скалистому брегу и горькими слезами разбивались о безжалостную земную твердь. В другом стихотворении младая дева идет по дремучему лесу, где растут мрачные дубы-раздубы и веселые березы-разберезы. Стройные и белокурые любушки-березы обнимают одинокую деву своими нежными ветвями, ласкают и целуют. Затем поэтесса любуется своим отражением в воде и думает о своем возлюбленном. С искренним чувством в голосе Нина закончила:
Изо всех невозможно возможных возможностей – Ты всех невозможней – я всех милей!
– Нина, а в кого ж вы влюблены? – полюбопытствовал Борис.
– Это секрет, – ответила Милиция Ивановна. – Вы лучше расскажите какую-нибудь любовную историю из вашей практики.
Гостю было бы гораздо приятнее заняться дочкой, чем развлекать болтливую старуху. Но пока приходилось ограничиваться воспоминаниями.
– Однажды во время войны нашел я голубые цветочки, – начал он. – Росли они на свалке, позади кухни. Посмотрел я на них – и захотелось мне любви. Сорвал я эти цветочки, заложил в конверт и написал одной знакомой письмо, что нашел я эти цветочки на поле брани, где кругом валяются трупы, что проросли эти цветочки между костями скелета как раз в том месте, где когда-то билось сердце солдата, что и у меня есть сердце, которое бьется от любви к далекой любимой…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138