Должны были отравить боярыню, а отправили на тот свет гостя. Как связаны Ян Творимирыч и Параскева? Если верить Валуне, то почти никак. Просто знакомы. Что же тут происходит? Травят всех, кто попадется, или только тех, кто чем-то не угодил?
Закончив осмотр, Радим покинул сруб воеводы. В пристрое было тихо и прохладно. Скоморох, поеживаясь, спустился с лестницы. Сторож был тут и по-прежнему скучал. Радим уже хотел проскользнуть мимо, как вдруг воин оживился и заступил дорогу. Его широкоплечая фигура полностью заслонила ход в людскую. Скомороха начали одолевать нехорошие предчувствия, он попятился.
— Стой! — норманн говорил по-русски толково, но небольшой акцент все же был. — Ты — Радим?
— Допустим…
— Что? Отвечай, смерд, внятно!
— Радим.
— Добро. Хозяйка-боярыня велела к ней тебя направить, как выходить будешь. Палату ее знаешь?
— Найду, — у Радима отлегло от сердца, он-то уж думал, снова в поруб бросят.
— Ступай!
Взбежав по лестнице наверх, Радим постучал в дверь. Ему открыла Настасья. Увидев скомороха, она широко улыбнулась и жестом пригласила внутрь.
Параскева сидела на своем стульце и парила ноги в тазике с травяным отваром. На соседней лавке валялся Богдан, судя по округлому животу и закрытым глазам, в процессе усвоения пищи. Антипка сидел рядом и камнем точил топор. Две дворовые девушки, тихо напевая, пряли в углу.
— А мы тебя заждались, — сказала боярыня. — Выкладывай, что выяснил.
— Много всего, матушка боярыня. Но имя того, кто на вас замышляет, пока назвать не готов.
— Поторопись, — не открывая глаз, произнес страдальческим голосом Богдан. — И присмотри за моими вещами в людской. Говорят, воруют тут.
— Не может быть!
— Я матушке боярыне верю. Служу ей, не щадя живота своего. Помогай и ты.
— Стараюсь. Жизнью рискую. Ради тебя, между прочим.
— А я как рискую… Из-за тебя.
— Хватит ныть, — боярыня нахмурилась. — Что выведал, говори!
Радим вытащил из-за пазухи блин.
— Никто откушать не желает? Полагаю, этим потравили Яна Творимирыча. Но проверить надобно.
— Разве Богдану дать, — ухмыльнулась Параскева.
— Моей скорой смерти желаешь, христолюбивая матушка? — Богдан открыл глаза. — Ужель от кусочничества избавишь?
— Велю — съешь, что скажу. Не один ты, чай, на свете. Радим твое место займет, коли надо будет.
Другое дело, что не тоже тебя травить, ежели можно на неразумных животинах яд попытать. — Боярыня повернулась к Радиму: — Пробуй на псах шелудивых, их на двору во множестве бегает. Не подействует, так сюда возвращайся, дальше думать будем.
— Так и сделаю, матушка боярыня.
— Это все, что узнал?
— Пока да, матушка боярыня.
— Не густо, Радим. К утру надо, чтоб имя было. И не просто имя, а связанное с отравлением. Ежели не оправдаешь доверия, вместо Богдана при мне будешь. Его же пошлю потравителя искать.
— Сделаю, матушка боярыня. Все как велите сделаю, — Радим согнулся в глубоком поклоне.
— Не забудь алый камень в воду погрузить, — подал негромкий голос Богдан.
— Что? — одновременно спросили скоморох и боярыня.
— Подзабыл ты, Радим, как мы — скоморохи — друг другу удачи желаем…
— Ох, подзабыл… — медленно соображая ответил Радим. — Синего камня тебе!
— Аминь!
Настасья открыла дверь, и Радим быстро покинул палату. Хоть и не грозна сегодня была Параскева, но в ее отсутствие дышалось вольнее.
Глава 11
Вечерело. Радим наскоро перекусил пареной репкой и занялся говорящими камнями. В небольшую плошку скоморох налил колодезной водицы, снял с шеи ожерелье и опустил на дно. Алый камень побледнел, но не произнес ни слова. Неужели Радим неправильно понял Богдана? Или тот просто пошутил? Глупые, надо сказать, шуточки, когда речь идет о жизнях людей. Вот обидится Радим, бросит все, уйдет из Ладоги, кто тогда шутника спасать будет? Мысли сермяжные. Никуда он не уйдет, даже если решится на это. Кругом сторожа, и наверняка Грим отдал приказ никого из детинца не выпускать.
Внезапно послышались голоса. Один — низкий мужской, другой — совсем слабый женский. Радим быстро огляделся. Людская шумела прежними заботами, но рядом никто не разговаривал. Взгляд уперся в красный камень. Звуки шли из него.
Сначала разобрать слова было трудно. Речь напоминала невнятное бормотание. Потом звуки стали четче, появилась возможность оценить даже интонации.
— Моя лапушка! — ворковал мужской голос. — Это несчастье, что твой дядюшка умер. Он был моим лучшим другом. Однако теперь у нас стало одним препятствием к счастию меньше. Он бы никогда не одобрил нашей женитьбы.
— Не говори так, прошу! — Девушка плакала.
— Прости меня, прости! Я просто сгораю от любви к тебе. Хочешь, я все брошу, возьму добро и крепкую ладью, погружу на нее тебя и мы уедем за море?
— Нет! Это слишком великая жертва!
— Для тебя, моя лапушка, жизни не жалко. Эх, коли б не боярыня…
— Не ругай ее. Она — добрая.
— Она — добрая. Я ж — злой. Потому как страдаю. Любавушка, лапушка, подскажи, как быть!
— Все образуется. Надо потерпеть.
— Ох, мочи нет терпеть-то!
— Пойдем к гостям, мой господин. Негоже, ежели нас тут наедине увидят.
— Пойдем, моя лапушка.
Голоса затихли. Радим сидел слегка ошарашенный. Волшба сработала. Да еще как! В самую точку. Короткий разговор сказал ему больше, чем тщательный осмотр палат воеводы. Боярыня мешает счастью двух влюбленных. При этом так же мешавший дядюшка только что умер. Несомненно, речь шла о Параскеве и Яне Творимирыче. А говоривший мужчина был один из благородных. Только кто? Остромир, Симон или, может, сам Эйлив? К сожалению, голоса Остромира Радим не запомнил, не до того было ночью в темном углу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94