У девушек, знаешь ли, острый глаз на такие дела. Она часто говорила об этом и все обдумывала, что сказать и как поступить, если однажды он заговорит с ней о любви.
«Ведь он — наследный принц и станет когда-нибудь императором», — пугалась она, а я отвечала ей:
«Ну и что? Если ты хочешь быть с ним и стать матерью его детей, никто ведь не воспрещает. Ты же знаешь нерушимый закон нашего Дома, установленный еще королем Аргентарием: наследники не должны вступать в брак только из династических соображений. Вот и наша мама была всего лишь дочерью небогатого рыцаря Бреммери…»
«Ах, — вздыхала она и обнимала меня в темноте. — Я и сама не ведаю, чего хочу! Аргира, мне кажется, я люблю, но не знаю, кого — то ли твоего брата, то ли Бардиса… Как странно, правда?»
В этом я при всем желании не могла ей помочь. Мой братик был таким жизнерадостным и веселым, он умел читать и управляться с цифрами лучше всякого мага, он знал древние сказания… Сколько вечеров провели мы на хуторе у очага, грызя орехи и лакомясь печеными яблоками! Весь дом спал, а мы не замечали позднего часа, слушая какую-нибудь легенду, которую рассказывал братик… Да, он был во всем молодец. Нельзя было хоть раз увидеть его и не полюбить. С другой стороны, Бардис тоже был жених хоть куда. Я так завидовала Бродри! «Вот счастливейшая из девушек, — думала я.
— Такие ребята!.. А мне идти безо всякой любви замуж за какого-то иноземного принца…» Мы очень дружили, все четверо; трудно было даже подумать, чтобы кто-то выбрал кого-то и наше братство распалось.
Так дело и шло до тех самых пор, пока после зимнего праздника Бардис не подарил Бродри песцовую шкурку. Грустным было то возвращение домой, на хутор! Мы ведь знали, что наше воспитание у приемных родителей подходило к концу: весной, в первое новолуние после сева, нас заберут во дворец. Братику предстояло поехать с посольством в какую-нибудь страну — учиться придворному обхождению, а мне — сидеть дома и ждать, пока чужеземный вельможа не позарится на императорское приданое и не согласится взять в жены застенчивую деревенскую девку, то есть меня…
Так вот, вернулись мы домой, и я очень скоро заметила, как переменилась Бродри. Она больше не была откровенна со мною. Нет, я не берусь осуждать ее — но как только речь у нас заходила о Бардисе или о братике, как будто опускалась завеса, и она говорила о них, точно о полузнакомых.
«Она сделала выбор, — думалось мне. — И не хочет говорить, чтобы каким-то образом не сделать мне больно!» В этом, как потом выяснилось, я ошиблась; но зато я очень ясно видела, что наша дружба перестала быть, как прежде, безоблачной. И вот настал день в самом начале весны, когда братик спозаранку отправился к Бродри на хутор, а мы с Бардисом что-то делали дома. Около полудня мы отправились их искать и пошли по тропинке через лесок на холме между двумя хуторами. Горб холма приглушал наши голоса, так что мы наткнулись на них совсем неожиданно. Взобрались на вершину, обошли старый дуб, глядь — а за ним целуются мой братик и Бродри. Я помню — у нее из руки падали на землю фиалки, собранные в лесу…
Она первая заметила нас и испуганно отшатнулась, а потом повернулась к Бардису и взмолилась:
«Прости меня! Прости!..»
«За что? — спросил братик. — Разве не следует радоваться друзьям, если двое из них решили навек скрепить свою дружбу? А именно об этом я и хочу вам всем объявить!»
И он вновь потянулся к ней, но тут Бардис преклонил перед ним колено, и я видела, как побелело его лицо и напряглись губы. Он сказал:
«Я рад за тебя… мой повелитель и принц…»
А Бродри вдруг заплакала:
«Ой, что же я наделала! — и прижала руки к щекам, а Бардис все стоял коленопреклоненным, низко опустив голову. — Простите меня, — продолжала она, — ведь теперь получается, что я вам обоим дала слово… а сдержать его смогу только перед кем-то одним… но перед кем, я до сих пор не знаю!»
Мой братик так и переменился в лице: подобного с ним никогда еще не бывало. Он спросил Бардиса:
«Это правда?»
«Господин мой…» — начал тот, но братик перебил:
«Не желаю слышать никаких титулов!.. Я-то думал — мы друзья! Но ты, ты…» — и он яростно взглянул на Бродри, и на миг мне показалось, что он был готов ударить ее. Но она встретила его взгляд так гордо и вместе с тем с такой жалостью, что он не поднял руки. Он сказал: — «Нет, я вижу, ты не дурачила нас, ты в самом деле не могла разобраться. Стало быть, мы вправду дружили. Но теперь наша дружба распалась…»
Никто из нас не произнес ни слова, и он, помолчав, продолжал:
«Задали вы, друзья, задачку вашему принцу… — и довольно резко обратился к Бродри: — Ну так что — выбрала наконец? Должно быть, ты полагаешь, что одержала победу, рассорив друзей?»
Она покачала головой:
«Разве это победа!..»
«Что ж, даже и в это я… почти верю, — сказал тогда братик. — И уж поверьте и вы мне, что я тоже не ищу никаких побед, а хочу, если возможно, сберечь нашу давнюю дружбу: это ведь самое большое наше богатство. И я вижу только один способ — всем вместе отправиться к Колодцу Единорога и испить из него вчетвером. Ты, Бардис, я знаю, жаждешь воинской славы. Ты хочешь, подобно древним героям, с мечом в руке обойти пределы Вселенной. Помнишь, как мы вместе мечтали?.. Теперь выбирай. Ибо я не вижу, каким образом Бродри может достаться одному из нас, не разрушив нашего союза, — разве только у кромки Колодца, куда единорог обмакнет свой завитой рог… Если вам ведом иной путь — научите меня!»
«Это верно, — откликнулась Бродри. — Я во всем виновата: я согласна пойти к Колодцу.»
«А ты, кисонька?» — обратился ко мне братик.
«Ну, если тебе того хочется, — ответила я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135