Тьма сгустилась, и не осталось ничего. Глава десятая Подобно призраку, бледный пилигрим вселял страх в сердца живущих. Звери бежали из лесов, и птицы бросали гнезда, едва он проходил мимо. Ибо душа его была черна и уродлива… Баллас очнулся от мерзкого запаха. Он узнал болотную вонь гниющей растительности и тут же вспомнил угрей. Снова увидел узкие тела, сплетающиеся перед глазами. Снова ощутил, как острые точно иголки зубы впиваются в щеки, руки, в грудь… Баллас вздрогнул и открыл глаза.Он лежал на кровати в небольшой комнатке с дощатыми стенами. Потолка не было – над ребрами стропил сразу вздымалась крыша. Баллас понятия не имел, как сюда попал. Впрочем, это было дело десятое. Пьяница с большим стажем, Баллас привык к провалам в памяти. Больше обеспокоило то, что он по-прежнему не мог двигаться. Неужели яд угрей парализует навсегда? И означает ли это, что теперь он калека?Балласа охватил ужас. Он бешено задергался – и тут понял, что дело вовсе не в яде. Руки были примотаны к бокам толстой веревкой. Ноги крепко связаны в лодыжках и коленях.Еще одна веревка пересекала грудь, привязывая Балласа к кровати. Он забился в путах, но веревки держали крепко.Открылась дверь. В комнату шагнул человек лет шестидесяти. Его короткие, неровно обрезанные волосы были цвета соли с перцем. В темной бороде тоже серебрилась седина. Лучики морщин покрывали лицо, но в движениях чувствовалась молодая живость и легкость. Старик коротко глянул на Балласа и отвернулся, чтобы закрыть дверь.– Ты очнулся, – констатировал он, вновь переводя взгляд на своего гостя.– Развяжи меня, – сказал Баллас, не утруждая себя долгими предисловиями.Старик усмехнулся:– Я думаю, тебя мучает жажда. Ты нахлебался болотной жижи, но это было больше суток назад…– Слушай, дед, – рявкнул Баллас, – делай как я сказал! Развяжи меня.Словно не слыша, старик поднес к губам Балласа чашку. Жидкость в ней сладко и необычно пахла, словно сок дюжины разных фруктов. Балласа и впрямь мучила жажда, но он отвернул голову, отказываясь пить. Старик вздохнул и поставил чашку на стол.– Во-первых, – сказал он, – я связал тебя для твоего же блага. У тебя в жилах больше яда, чем крови. Этот яд парализует жертву – расслабляет определенные мускулы. Конкретно – те, которые полезны для самозащиты и побега: мышцы ног, рук и так далее. Сердце или, скажем, легкие яд не затрагивает: угри в этом болоте предпочитают свежее мясо. Жертва становится беспомощной, но остается живой… Если человеку удается спастись и принять противоядие, выздоровление будет болезненным. Парализованные мышцы сводит сильнейшими судорогами. Тело корчится самым невероятным образом. Можно легко переломать позвоночник или шею. Понимаешь теперь, зачем я тебя связал?– Но сейчас уже все в порядке?– Да.– Так развяжи же меня.Старик покачал головой.– Есть еще и «во-вторых». Здесь, на болоте, у меня бывает мало… у меня не бывает гостей. В Кельтримине меня не слишком-то любят. Найдется немало людей, которые обрадуются, узнав о моей смерти. Меня терпят, разумеется: кто еще может поймать таких замечательных вкусных угрей? Это искусство известно немногим. А здешние угри в большом спросе. Кожа идет на разные изделия, мясо, если правильно приготовить, великолепно на вкус. На рынке я продаю лишь малую часть своих угрей, а остальных сдаю купцам. Те перепродают их в Бранхарсте, в Ганбрейте, по всему Друину и получают колоссальную прибыль. Вот почему я до сих пор жив. Только поэтому. И уж конечно, я не могу поселиться в городе. Ты бы смог изо дня в день жить бок о бок с теми, кто презирает тебя и ненавидит? Вот так-то. Я построил себе дом на болоте, и тут угри очень мне помогли. Некоторые натаскивают сторожевых собак, чтобы защитить себя и свое имущество. Ну а у меня есть эти замечательные рыбы… – Старик усмехнулся. – Вот почему люди сюда не суются. А ты меня удивил своим вторжением…– Ты Люджен Краск?– Это ни для кого не секрет, – отозвался старик. Баллас сбавил тон.– Говорят, что ты продаешь запретные тексты. Документы, объявленные Церковью вне закона.Краск помолчал.– Неправда, – наконец ответил он.– Но мне сказали…– Много лет назад, – перебил Краск с ноткой раздражения в голосе, – я и впрямь продавал эти документы. И не я один. В Друине нас много было таких. Ученые, жадные до «истины». Купцы, которых волновали только деньги. Некоторое время мы благоденствовали. Церковь не знала о наших занятиях. Невежественные и счастливые, мы купались в лучах солнца свободы, и тень святого правосудия нас не тревожила. – Он пожал плечами. – Со временем все переменилось. Церковь стала умнее. Многих из нас арестовали. Церковь конфисковала документы, а мы заплатили страшную цену. Многих казнили Я сам двадцать лет просидел в тюрьме. Двадцать лет я ел черствый хлеб и пил тухлую воду. Двадцать лет я не разговаривал ни с единой живой душой, кроме охранника, приносившего мне еду. Двадцать лет не видел ничего, кроме сырых камней. Краск отвернулся, глянув в окно. – Такие условия заставляют человека пересмотреть свою жизненную философию. В этой камере я усвоил, что знание и деньги ничего не значат. Свобода – вот самая драгоценная вещь на свете. Когда меня выпустили, я поклялся, что никогда больше не стану рисковать свободой.Он снова перевел взгляд на Балласа.– Люди в Кельтримине этого не понимают. Я более законопослушен, чем многие из них. И все же они по-прежнему считают меня преступником и богохульником.– И потому сторонятся тебя?– Оглянись вокруг, – сказал Краск, словно не слыша Балласа. – Здесь нет никаких запрещенных текстов. Не знаю, какой документ тебе нужен, – да и знать не хочу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133