Если захочешь… потом… сможешь воспользоваться.
— Спасибо. Охотно. Ты меня через это окошко высмотрела?
— Нет, чего ради… Я возвращалась из мойни и услышала, что кто-то удивительно тихо и мягко, не как типичный клиент, к двери лезет. А окно мойни на тылы выходит, на сады, курятники. И мало что видно. Соседские мальчишки постоянно через забор перебираются, подглядывать норовят. Однажды даже младший Сусвок, паскуда прыщавая, пленку надрезал, зеркальце на палке сверху сквозь решетку опустил. Вы, мужики, все такие, Дебрен?
Дебрен кашлянул. Какое-то время отряхивал кафтан от налипшей на него паутины.
— Грязно здесь, хм-м… Так о чем ты…
— О нездоровом любопытстве. Старый Сусвок тогда так молодого отделал, что у того гной из прыщей по стенам прыскал. Страх было смотреть. Хотя молокосос он вредный. Тютелька в тютельку папочка. А до того приставал к девушкам, когда отец уезжал. Еще усы не пробились, а о таких вещах поговаривал, что сама Дюннэ краснела. Вы все такие, Дебрен? Оставь в покое рукав.
— Не знаю, все ли. И никуда не денешься, мальчишки с сотворения мира бегают к реке, чтобы за девчатами во время купания подглядывать. И много у тебя еще таких вопросов?
— Не злись. Вот эта дверь.
Дверь была заперта на замок, но ключ лежал на балке притолоки. Ленда вложила его в скважину слабо отсвечивающего магией замка и, не очень заботясь о том, чтобы Дебрен не расслышал, прошептала нужную формулу. Замок сработал с неприятным скрежетом. Они вошли, пустив вперед светящийся шарик. Нужды, впрочем, в этом не было, потому что здесь, как и в мойне, под потолком располагались затянутые пленкой оконца. Дебрен автоматически погасил шарик. И недоверчиво уставился на стоящее посредине комнаты то ли ложе, то ли обитый мягкой подстилкой стол, на котором лежала мелово-бледная женщина.
Она была раздета, лишь груди и живот прикрывал небольшой платок. Ногти рук и ног были покрашены. На запястьях — несколько браслетов, старательно уложенные волосы цвета меди. В солнечных лучах они должны были то и дело вспыхивать золотом, искрами, но сейчас казались почти черными. Вероятно, потому, что бледную от природы кожу тщательно натерли снежно-белой пудрой, которая призвана была замаскировать трупные пятна и жирные консерванты.
Лет двадцати с небольшим женщина была мертва. Давно.
— Это Эстренка?
— С чего ты решил? — Ленда заморгала, и только теперь он заметил, что у нее длинные густые ресницы, не уступающие тем, какие были у лежащей на постаменте девушки. — Не шути, Дебрен. Унеборга — самая красивая женщина, какую видывал этот город, а конюшенная девка Эстренка может красотой поспорить разве что с Пеструшкой. Ее взяли на две недели речные гайдуки, которые с добычей с моря вернулись, и неизвестно, появится ли она у нас еще. Когда они протрезвеют и глаза продерут, то как знать, не выкинут ли ее за борт. Нет, Дебрен, это Унеборга. Танцовщица. Гостей развлекала, танцуя и постепенно сбрасывая одежды. И поверь, в этом она была мастерица. Порой я даже сама жалела, что меня Бог девушкой сотворил. Такая она красивая… ну… Губила здесь у нас свой талант зазря.
Дебрен глянул наверх. С потолка, слегка поблескивая в струйках слабого света, опускались рои пылинок. Сквозняка, который объяснял бы их неожиданное движение, не было. Но не было и никого третьего. Просто они с Лендой нарушили магическое поле, охраняющее помещение от посетителей.
Он подошел ближе к ложу, коснулся локтя лежащей. Как и подозревал, труп не был ни слишком окоченевшим, ни чересчур холодным.
— А теперь? — Он внимательно взглянул на Ленду, пытаясь понять, когда лопнет кокон, в котором она пряталась, и не придется ли ее отхаживать. Та, другая, девушка наверху, ошпаренная, несмотря ни на что, не потрясла его так здесь же, в подвале, на жестком странном ложе и в окружении канделябров было что-то пронзительное, бесконечно грустное.
— Теперь? Теперь… не губит. — Ленда сглотнула. — Как видишь.
— Ты хочешь сказать… — Он не докончил. — Прекрасно. Прекрасно, Ленда.
— Что ты на меня уставился? — Вероятно, это подсказала ей интуиция, потому что глаза она отводила, как могла. — Я сюда с гниющей ногой попала, мне ее должны были отрезать. Если б не деньги под проценты от Дюннэ, не ее золото на самых лучших медиков… Мы подписали контракт. Честный контракт. Фирма дает мне левую ногу от бедра. Я фирме — свои услуги. Могу отказаться, но тогда придется оставить ногу «Розовому кролику». Вот о чем Сусвок говорил.
— Ты на груди кольцо носишь. Махрусово. Знаешь, что это грех. — Он указал на труп.
— Я тебе уже говорила, что я не приличная женщина. А в этом грехе, — она осторожно коснулась руки Унеборги, — я исповедовалась. Двенадцать клепсидр отстояла на горохе, постилась по два дня в течение шести недель подряд, не говоря уж о молитвах. Интересно, сколько бы он назначил тому, кто ее для себя заказал.
— Кто?
— Кто исповедовал? — уточнила она. — А тот поджаренный монах, который по Пренду к язычникам отправился, чтобы и после смерти во имя Господне неверных своими трупными ядами отравлять. Дюннэ мне к нему идти велела. Не дура, знает, как от палача отвертеться. Об Унеборге только мы с ней знаем, ну и бальзамировщик, который ее в нормальный вид привел. Большие деньги будут. Иначе бы она не подставляла шею. Сусвок сам бы ее на части разорвал, если б знал. Ункой, может, попользовался бы, коли она здесь уж готовая к употреблению лежит, но Дюннэ бы повесили. Меня, наверно, тоже.
Дебрен подвинул ближе канделябр, достал из мешочка кресало, долгим ударом, одной только искрой, не воспользовавшись трутом, зажег свечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116