Ходили слухи, что Кавински по своим каналам заказал в лабораториях "Локхида" какую-то новую систему навигации, и ухитрился каким-то образом подключить к ней чип сонара. Факт в том, что после полугода экспериментов он - хотя и не без боя - пересдал на любительские права. Экзаменационная комиссия сражалась до последнего, так и не нашла, к чему придраться, кроме медицинского заключения "абсолютная слепота", и, перекрестясь, дала добро...
Так Кавински вернулся в небо.
***
– Простите, пан Тадеуш... - пробормотал я, неуклюже переминаясь с ноги на ногу. - Я вас не узнал...
Он снял очки. Глаза у него были живые, светло-серые, и было трудно поверить, что на самом деле вот уже десять лет они ничего не видят.
– Кавински? - Яна отступила на шаг. - Ой, Юрка...
– Так это вы прилетели вчера с комиссией? - проговорил я, со стыдом припомнив, что не далее как прошлым вечером обозвал моего кумира "хмырем".
– Да, - Кавински казался немного смущенным. - А что в этом такого?
– Нет, ничего... - я не знал, куда деваться. - Просто...
Он вдруг рассмеялся.
– Ты это брось, парень. Не боги горшки обжигают. Как нога, работает? Отлично, тогда пойдем отсюда. На сегодня с тебя хватит неожиданностей.
Мы шли по протоптанной дорожке к лагерю, и в бедной моей башке царил полный курятник. Янка забежала с другой стороны, разглядывая Кавински во все глаза, а он шагал уверенно и размашисто, накинув на плечи полотенце и вновь нацепив темные очки. Я что-то говорил, он отвечал - по-моему, я тогда нес полную околесицу, а сам исподтишка рылся в шортах в поисках какой-нибудь бумажки для автографа, но отыскалось только летное удостоверение в кармане рубашки. Его я и протянул Кавински, раскрыв на последней странице, когда он собрался сворачивать к куполам.
– Пан Тадеуш...
– Э, да ты сдурел, братец? - он весело посмотрел на меня, и я вдруг смятенно подумал: как же он будет расписываться вслепую? - Тоже мне, нашел пример для подражания... И зачем портить летную книжку?
– Понимаете... - слова упорно не подбирались. - Это на самом деле очень важно для меня.
Несколько секунд Кавински молчал.
– Что ты ищешь в небе, парень? - спросил он наконец.
Вопрос застал меня врасплох.
– Ну... Вообще-то, я собираюсь в военно-воздушное... Говорят, с международным разрядом берут вне конкурса...
– Любишь летать?
– Да.
Он усмехнулся, взял мою летную книжку и что-то размашисто написал по-польски на последней странице.
– Держи, пилот. Счастливо...
И зашагал к куполам. Я вертел книжку в руках, не зная, что и думать. Янка уже успела отойти шагов на десять.
Кавински вдруг обернулся.
– Эй, парень!
– Да, пан Тадеуш?
– Помни - это опасный спорт.
– Я помню.
– Будь поосторожнее. И сам проверяй машину перед каждым вылетом. Не хотелось бы, чтобы "Форсаж" потерял еще одного пилота.
– Пан Тадеуш... Можно еще вопрос?
– Давай.
– Все-таки... как вы летаете?
Он нахмурился, а потом вдруг расхохотался.
– Как, как! По приборам.
– Что он тебе сказал? - спросила Янка, когда я ее нагнал.
– Так... - рассеянно проговорил я. - Доброе напутствие... Интересно, что он тут написал? Я в польском, как в китайской грамоте.
– Дай-ка... - Янка отобрала у меня летную книжку, и вдруг рассмеялась.
– Ты чего?
– Ну-ну! - она дернула меня за рукав. - Перевести?
– Еще бы!
– "Научившись летать, научись заодно и плавать. Кавински."
***
– Особо не дергайся, - напутствовал меня Петрович. - И не суетись - у нас несколько баллов в запасе. Дави на технику. Схлопочешь пару штрафных ну и Бог бы с ними, главное, не увлекайся дешевыми эффектами. Все равно не поверят.
Мы шагали к полосе. Мой "Скат" уже выкатили на рулежку, и теперь вокруг слонялся Генка, придирчиво заглядывая в каждую дырку. Чуть поодаль я заметил тоненькую фигурку Янки.
И еще мне показалось, что на трибуне, рядом с Гарковеном мелькнуло лицо Кавински.
– После нас еще чехи и финны, - сказал Петрович, подавая мне шлем, когда я разместился в кабине. - Так что особо не трясись...
...Трястись я начал вскоре после отрыва. Вчера мы успели-таки сделать два тренировочных полета, к тому же я основательно попотел на тренажере. "Скат" вел себя великолепно, и я даже подумал, что не так страшен черт, как его малюют.
Чертовщина началась, едва я вывел машину на исходную. "Скат" вдруг затрясся, как паралитик, и я с трудом удержал его на курсе. Потом тряска вдруг прекратилась, но едва я начал первый элемент, моя птичка словно взбесилась. Петрович что-то орал мне с земли, я не слышал - все силы уходили на то, чтобы совладать с обезумевшей машиной. Если гремлины все-таки существуют, то один из них точно избрал местом жительства мой "Скат" - машина вела себя как вполне самостоятельное существо, к тому же с суицидальными наклонностями.
Под занавес сошел с ума альтиметр, и когда я, взмокший и чудом не поседевший, ухитрился-таки довольно жестко шлепнуться на полосу, едва не погнув стойки шасси, мысленно моя душа уже пребывала рядом с Ленкой.
– Ты что? - подбежавший первым Петрович откинул фонарь, до пояса перевалился в кабину. Он был бледен, как полотно. - Перенервничал?
Дрожащими руками я стянул шлем.
– Не знаю... Фигня какая-то... Не могу справиться с машиной...
– Юрка! Живой? - встрепанная Янка показалась с другой стороны.
– Вроде бы... - пробормотал я. - Я совсем седой, а?
– Вылезай, - Петрович выдернул меня из кресла. - Гена, отгони машину с полосы.
– Но...
– Все, хватит. Я снимаю команду с зачета.
– Нет! - дружно вырвалось у нас с Янкой.
– Да, - сказал Петрович сухо. - На этот раз я согласен с Гарковеном. Мы не имеем права больше рисковать. Не хватало нам еще одного трупа в этом сезоне!
1 2 3 4 5 6 7 8