А когда, в очередной раз протерев рукавом рубахи глаза, заметил-таки, то, как и предлагается в таких случаях классической литературой, встал столбом в который уж раз. И не от изумления либо оторопи, а по вполне здравой причине: туда ли он бежит, не перепутал ли дороги?
По времени он уже должен был выбежать из виноградного рая Панкарбо и войти в красно-жёлтую парилку окрестностей Вефиля. Из рая он точно выбежал, но вот куда вошёл? То, что в парилку – однозначно, но ничего общего с красными холмами, постепенно переходящими в такие красные поначалу, а потом, выше, зелёные от сочной травы пологие склоны гор, где вефильцы пасли своих коз и овец, – ничего общего с привычным глазу пейзажем он не обнаружил.
Он стоял столбом на переломе высот. Позади, если память или реальность не изменяет, – виноградники, уже невидные отсюда, лишь предполагаемые, впереди – такая же грунтовка, укатанная и утоптанная, спускающаяся вниз, в долину, в ослепительно зелёную, местами жёлтую и красную, сиреневую и оранжевую от травы, деревьев, цветов, а ещё дальше, где-то у горизонта – солнечно-синюю, бескрайнюю, неуловимо сливающуюся с тоже синим и бескрайним небом, посреди которого висел огненный шар солнца. Хоть оно-то не изменилось, шпарило огнём по-прежнему.
Но хватит метафорических соплей, вернёмся к суровой прозе: впереди у горизонта лежало море, да, да, настоящее синее море, mar по-испански, – ровное и спокойное, как земля.
Чернов на всякий случай обернулся, повертел головой: горы тоже имели законное место. Но куда более величественные, чем полчаса назад, с белыми снежными шапками, с острыми вершинами, настоящие Пиренеи, или Альпы, или Кордильеры с Андами – в зависимости от того, куда он попал на непредсказуемом маршруте своего Пути.
То, что всё это – штучки Пути, прихотливые забавы Верховного Станиславского, креативные игры нового ПВ, сомнений не было. И жалость к себе мгновенно улетучилась, появились любопытство (нормальное чувство – к случаю) и почему-то злость. А почему «почему-то»? Тоже нормальное чувство к случаю: им, Черновым, играют, а он – терпи. Приятно ли?.. Тем более что сопутствующий переходу «сладкий взрыв» оказался вовсе не сладким, скорее – горьким, если это был «взрыв». Но с другой стороны – что это могло быть? Не обморок же? Во-первых, Чернов не красна девица, чтоб в обмороки брякаться. А во-вторых, вокруг – иное ПВ, факт, просто Главный Психолог на сей раз решил сыграть в другую игру и сделать переход мерзопакостным по ощущениям… И ведь как подойти к этим играм? Можно сказать: он – крыса в лабиринте. Можно: он всё-таки – в роли… Тот же поэт, имевший милую страсть к театральным аллюзиям, заметил: «И над собственною ролью плачу я и хохочу, то, что вижу, с тем, что видел, я в одно связать хочу»… И Чернов хотел. Удавалось скверно. Пока.
Но наличествовало нечто, всё же связывающее «то, что вижу, с тем, что видел»: Вефиль.
Такой же махонький, белый, игрушечный, уютный. Но, главное, – до боли, до дрожи, до спазмов в животе знакомый и – вот парадоксы человеческой сволочной натуры! – домашний, родной.
И Чернов рванул к нему, как принято выражаться, со всех ног, а «всех»-то у него было – две, но работали они за четыре, а то и шесть, в предвкушении счастья: увидеть знакомые улочки, знакомый дом, знакомый Храм, знакомую рожу Кармеля-Хранителя…
Так и вышло. Знакомая и сияющая неизвестно почему рожа встретилась ему прямо у городских ворот, вернее, у их полного отсутствия. Кармель стоял и явно дожидался Чернова, а вместе с ним – сбоку, позади, на стене, под стеной, на ближних и дальних крышах – дожидались Чернова братья-вефильцы, тоже сияющие, как начищенные пятаки или какие тут монеты имели хождение.
И ни удивления, ни, тем более, страха на этих рожах написано не было, словно перемещение из земли красных холмов в район синего моря и буйной разноцветной растительности если и не являлось привычным народу Гананскому, то по крайней мере ожидалось оным сознательно.
Кармель сразу это и подтвердил. Шагнул вперёд, поймал уже тормозящего Чернова в объятия, прижал его к себе, сказал счастливо:
– С началом Пути тебя, Бегун. Пусть он станет для нас не слишком тяжким и не слишком длинным. А если всё же он положен нам в постоянном борении и преодолении тягот и опасностей, то пусть у нас хватит сил на то. И слава Сущему!
Чернов, глубоко дыша, отходя всё же от трудной – и физически, и психологически – нагрузки, поинтересовался:
– Что ж выходит: вы всё знали?
– О том, что ты встал на Путь? – спросил Кармель. – Нет, Бегун, о том знал только Сущий, но он не ставит смертных в известность о своём знании. Мы всего лишь – ждали, Бегун, и верили…
– С какой такой стати ждали? Откуда вера?
– Потому что известно из Книги: «Если Бегун начал бег свой, то оставшимся следует ждать Сдвига. Его может не случиться, что означит неудачу Бегуна в поисках Пути, но никто на земле не в силах предвидеть: найдёт ли Бегун Путь или вернётся ни с чем, а значит, каждый должен терпеливо ждать, и верить, и готовиться, потому что не бывает у Бегуна короткого Пути, но только долгий, а на долгий Путь быстро не встать».
– Круто завёрнуто… – Чернов отдышался, отмахал своё руками, приводя сердце в нормальный – небеговой – ритм. – А если б я сегодня не нашёл Путь, то что? Кстати, я и понятия не имел, что встану, как ты говоришь, на него уже сегодня, сразу…
– Это естественно: ты ж не помнишь… Ты всё постигаешь, как новорождённое дитя – заново… А если б ты не нашёл Путь… Мы бы остались в земле бастарос. До того момента, когда ты побежишь вновь. Завтра. Послезавтра. Когда почувствуешь тягу…
– Я встал на Путь, это и слепому видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132