Он видел, как Бобби ест, смеется, спит, играет, занимается сексом. Мерцание ночей и дней слилось в пелену, превратилось в отвлеченный фон для лица Бобби. Выражения лица сменялись настолько быстро, что и они словно бы сгладились, и в итоге Бобби все время выглядел задумчивым, с полуприкрытыми глазами – так, словно бы он спал. Приливами и отливами возникало и исчезало летнее солнце, а прическа у Бобби менялась так часто и так внезапно, что это пугало Давида: то он носил короткую стрижку, то длинные волосы, то менял натуральный, черный, цвет волос на светлый, а как-то раз появился выбритым наголо.
Годы шли и шли в обратном порядке, и с кожи Бобби исчезали морщинки, залегшие около рта и вокруг глаз, фигура приобрела юношескую тонкость и гибкость. Сначала не так заметно, потом – все более и более быстро, молодеющее лицо Бобби смягчалось, утончалось и словно бы упрощалось, блестящие полуоткрытые глаза становились более круглыми и невинными. Позади него возникали неприятные, какие-то пугающие тени – фигуры взрослых людей и какие-то огромные дома, стоящие неведомо где.
Давид остановил «прокрутку» через несколько дней после рождения Бобби. На него смотрело круглое бесформенное лицо младенца, голубые глаза которого были широко открыты и пусты, как распахнутые окошки.
Но позади младенца Бобби Давид не увидел, как ожидал, сцену в родильном доме. Бобби находился где-то, где горели яркие флуоресцентные лампы, где посреди блестящих стен стояло какое-то сложное медицинское оборудование и дорогущие анализаторы, около которых суетились сотрудники в зеленой униформе.
Это походило на лабораторию.
Давид осторожно продвинулся вперед во времени.
Кто-то держал младенца Бобби, подсунув руки в резиновых перчатках ему под мышки. С привычной легкостью Давид переместил фокус, ожидая увидеть молодую Хетер или хотя бы Хайрема.
Он не увидел ни того ни другого. Перед ним предстала улыбающаяся луноподобная физиономия пожилого седоватого мужчины со смуглой морщинистой кожей. Это явно был японец.
Это лицо было знакомо Давиду. И неожиданно он понял, и каковы были обстоятельства рождения Бобби, и многое-многое другое.
Он долго смотрел на застывшее изображение, пытаясь сообразить, как быть.

Мэй, наверное, лучше всех из живущих на Земле людей понимала, что для того, чтобы сделать человеку больно, вовсе не обязательно ранить его физически.
Она не была непосредственно вовлечена в страшное преступление, уничтожившее ее семью, ее в тот день даже не было в городе, она ни пятнышка крови не увидела. А теперь все остальные были мертвы и вся боль досталась ей, только ей одной, до самого конца ее жизни.
Поэтому для того, чтобы докопаться до Хайрема, чтобы заставить его страдать так, как страдала она, ей нужно было сделать больно тому, кого Хайрем любил больше всех.
Не так уж долго Мэй пришлось изучать Хайрема, самого публичного человека на планете, чтобы выяснить, кого он любит больше всех. Бобби Паттерсона, своего золотого сыночка.
И конечно, сделать это следовало так, чтобы Хайрем понял, что за все в ответе он, что виноват во всем только он один – как была виновата Мэй. Так ему будет больнее всего.
Медленно-медленно в мрачных пустотах сознания Мэй вырисовывался план.
Она вела себя осторожно. Она не хотела отправиться следом за мужем и дочерью в камеру, где вкалывают смертельную дозу. Она знала, что, как только совершится преступление, власти сразу же с помощью червокамеры просмотрят всю ее жизнь в поисках подтверждения того, что она заранее и намеренно задумала это преступление.
Ей следовало все время помнить об этом. Она словно бы постоянно находилась на сцене при открытом занавесе, и каждое ее действие записывалось, за ней наблюдали, каждый ее шаг анализировали наблюдатели из будущего. Они притаились в темноте за кулисами и делали свои пометки.
Она не могла скрыть свои действия. Значит, ей следовало все обставить так, чтобы это было преступление в состоянии аффекта.
Она понимала, что ей следует притворяться и делать вид, будто бы она понятия не имеет ни о каком расследовании в будущем.
Поэтому она продолжала жить своей жизнью и вела себя как бы естественно, как бы – как все: пукала, сморкалась и мастурбировала. Всеми силами старалась делать вид, что догадывается о будущем расследовании не больше, чем все остальные в эти времена стеклянных стен.
Конечно, ей пришлось собрать сведения. Но и это можно было сделать, не привлекая внимания. В конце концов, Хайрем и Бобби были самыми знаменитыми людьми на планете, и Мэй запросто могла выглядеть не шпионкой-маньячкой, а одинокой вдовушкой, ищущей утешения в телепрограммах, посвященных жизни знаменитостей.
Через какое-то время она решила, что придумала способ, как к ним подобраться.
Это означало, что ей придется освоить новую профессию. Но и в этом не было ничего необычного. Наступил век всеобщей паранойи, всеобщей предосторожности. Все, кто мог себе это позволить, обзаводились личной охраной, бурно развивалась целая индустрия этого бизнеса, и многие люди получили возможность сделать на этом карьеру. Мэй начала упражняться, укреплять тело, тренировать разум. Поработала у других людей, охраняла их самих и их имущество, и эти люди были никак не связаны ни с Хайремом, ни с его империей.
Она ничего не записывала, ничего не произносила вслух.
Медленно изменяя траекторию собственной жизни, она старалась вести себя так, чтобы каждый ее преднамеренный шаг выглядел естественным, повинующимся собственной логике. Так, словно ее совершенно случайно несло течением к Хайрему и Бобби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122