Иеронимус до хруста в суставах сжал кулаки и прошептал сквозь зубы: «Убью мерзавца!» Эти слова предназначались ренегату. Бротемериус держался более сдержанно, но видно было, что он тоже сильно взволнован. Он еле заметно коснулся плеча Иеронимуса, и Тильво прочитал в его взгляде: «Не надо».
Тем временем с ренегатом тоже произошли некоторые перемены. Лицо его перекосила жуткая гримаса. Он стоял, вскинув руки к Небу, голова слегка покачивалась в трансе. Вдруг яркий свет ударил людям в глаза это сам собой запылал костёр. Он вспыхнул почти мгновенно, ярким голубоватым пламенем, и тут же по площади прокатился полный отчаяния и животного ужаса крик осуждённого. Пламя объяло его почти мгновенно, подняв столб ярких синих искр высоко в Небо. Столб сиял, словно немыслимых размеров восковая свеча. В мгновение ока Небо стало прежним. Оно приобрело свой обычный цвет, и лишь на месте столба лежала маленькая кучка пепла. «Свершилось!» — громко провозгласил настоятель, и народ стал медленно разбредаться с площади. Лишь только трое: посвящённые и певец — в молчании стояли у храма. Настоятель вместе с ренегатом удалились внутрь храма, а затем и Воины Неба последовали вслед за ними. На сегодня спектакль был окончен. Пугать тоже нужно в меру.
Они ушли из города сразу же после казни. Иногда бывает, что из какого-то места уходишь с сожалением и надеждой на то, что ещё когда-нибудь сюда вернёшься. Бывают и такие места, выбравшись из которых чувствуешь себя самым счастливым человеком и даже в кошмарном сне не можешь себе представить возвращение туда снова. Примерно то же самое впечатление сложилось об этом городе у Тильво.
Посвящённые и Тильво сидели за дальним столиком в одной из таверн, каких они уже видели немало за время своего пути. В закопчённом канделябре тускло горели свечи. В таверне было, как всегда в вечерние часы, шумно. Народ собрался разнообразный. Здесь были местные крестьяне, пришедшие после тяжёлого трудового дня пропустить стаканчик-другой в компании друзей, угрюмая компания не то наёмников, не то разбойников, двое купцов, шумно обсуждающих условия возможной сделки, и даже странствующий рыцарь, который, икая, поглощал, по-видимому, не первый за сегодняшний вечер кувшин вина. Друзья не обращали на шум никакого внимания, будто, кроме них, в таверне никого и не было. Они, насупившись, глядели на свои полупустые кружки с элем и молчали. На душе у каждого скребли кошки. Появилась дородная хозяйка и, поставив перед каждым тарелки с дымящимся ужином, тут же удалилась. Есть тоже никому особенно не хотелось.
Первым молчание нарушил рассеянно ковыряющий ложкой в своей тарелке Бротемериус:
— Да, скверно сегодня утром получилось, ничего не скажешь.
— Да уж, — пробурчал Иеронимус, — хорошенькие дела. На наших глазах какой-то выскочка творит совершенно чудовищные вещи, а два могущественных посвящённых стоят в полном бездействии.
— А что мы могли сделать, уважаемый? — неожиданно взорвался Бротемериус. — Может быть, ты знаешь природу взаимодействия ренегата с Небом? Может быть, ты хочешь нарушить нейтралитет, не считаясь с решением Совета?
— Нет, — смущённо пробормотал Иеронимус, — ничего такого я, конечно же, не хочу. Но у меня просто руки чесались проучить этого вражеского прихвостня. Хотя ты, конечно, прав, мы пока что не знаем ни природу его взаимодействия с Небом, ни реальных возможностей служащих Небу посвящённых, и, безусловно, без решения Совета предпринимать открытое противодействие не стоит.
— Я не удивлюсь, если узнаю, что на службе у Сына Неба находятся и более могущественные посвящённые. Возможно, они служили Небу и раньше, но я впервые вижу, чтобы они действовали в открытую.
— Да, не каждый устоит перед искушением получить Силу могущественнее, чем имеет.
— Но цена?
— А что цена? Не забывай, что после смерти мы все попадём в одну и ту же тюрьму. Будь ты верной служкой Неба или же приверженцем старого мира, как мы. Так что подобный аспект даже не обсуждается. А что касается моральных устоев, кодекса чести посвящённого, так ты сам прекрасно понимаешь, что это все чушь собачья. Кто из нас когда-нибудь эти идеалистические законы соблюдал? Тут и светлые и тёмные в равной степени плели интриги и подсиживали друг друга, чтобы занять пост главы ордена или просто устранить нежелательного свидетеля своих мрачных делишек. Небо — это ведь и наша кара тоже.
— Я всегда говорил, что люди никогда не станут даже отдалённо похожими на учителей, — угрюмо ответил Иеронимус.
— Конечно, если будут так говорить. Ты когда-нибудь жалел посвящённого, который имел неосторожность влезть в сокровенные дела, скажем, какого-нибудь главы ордена?
— Нет, дело тут совсем не в этом, — вступил в разговор Тильво, до этого внимательно слушавший спор посвящённых.
— А в чём же? — поинтересовался Иеронимус.
— Это предупреждение, — ответил Тильво.
— Кому?
— Мне, конечно же. «Пой песенки про любовь и не рыпайся, а то с тобой будет то же самое».
— И что ты решил? — поинтересовался Бротемериус.
— Ничего. А что тут можно решать? Судьба неизбежна, вопрос в том, хватит ли сил встретить её достойно.
— И хватит?
— Не знаю, — задумчиво ответил Тильво. — Но я чувствую, что я должен что-то сделать. Пока ещё сам толком не знаю что, но последнее время меня не покидает чувство, что грядут перемены. И даже если этот бедный человек умер из-за меня, не стоит забывать эти песни.
Сказать было легче, чем сделать. На самом деле Тильво боялся. Он боялся не столько пыток и мучительной казни, сколько того, что дорога, по которой его упорно ведёт судьба, не будет пройдена до конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104