Относительно же преступления, за которое вас осудили, то вы не могли его не совершить. Признаться, я сам не сразу понял, почему вы так поступили. И только потом догадался – вы ведь не знали, с кем именно мы воюем. У вас сложились ошибочные стереотипы. Все это я имел намерение донести до слуха его величества, но меня опередили ваши уважаемые сестры.
Красивый черный автомобиль доставил их в аэропорт. Майклу стало не по себе от мысли, что придется доверить жизнь ненадежному, отчаянно ревущему самолету, но он мужественно промолчал. Посадку объявили через час после их прибытия, за это время Майкл и Дашков успели пропустить по стопочке за встречу, за повышение, за прекрасных дам и за освобождение. Перелет до Москвы Майкл благополучно проспал: после всех переживаний двухсот граммов водки хватило, чтобы опьянеть. Иногда он просыпался от рева турбин, почему-то прекрасно слышимого в салоне. Правда, когда его растолкали на аэродроме в Москве, он засомневался насчет турбин. Возможно, то был угрожающий храп Дашкова, которого тоже сморила дрема.
Ротный повез его к себе домой. Семейству Дашковых в Москве принадлежало три особняка, и один из них находился в распоряжении наследника, то есть бывшего командира Майкла. Здесь они устроили маленький праздник, и Майкл не помнил, как оказался на широченной кровати в гостевой спальне.
Утром он задумался: куда податься. Перспективы рисовались далеко не радужные. С таким послужным списком нечего и думать восстанавливаться в университете. Какие-то деньги у него остались, но хватит их от силы на пять лет. Для того, чтобы открыть собственное дело, недостаточно. Если только лавку… Но Майкл меньше всего стремился быть принятым в купеческую гильдию.
Надо искать место. Он сильно сомневался, что его примут на государственный пост. Откровенно говоря, шансов на восстановление в университете было больше – целый ноль. Получить место шансов было примерно минус пять. Если не шесть.
В таком отвратительном настроении его застали сестры. Девушки пришли якобы поздравить с освобождением, на самом деле – мирить его с матерью. Они не отставали от Майкла всю первую половину дня, пока он не внял их уговорам. Ему, если честно, некуда было деваться.
Он ехал по московским улицам и заранее морщился, ожидая, что мать не пустит его на порог. Нет никаких оснований полагать, будто ее мнение о сыне изменилось с тех пор, когда она приезжала в комендатуру.
Но Майкл ошибся. Мать ждала его. Может быть, она и послала дочерей к нему в качестве парламентеров. Неважно. Его провели в столовую, где был накрыт стол на пять персон – считая Дашкова. За обедом никаких опасных разговоров не велось. Зато после трапезы мать вежливо попросила Дашкова развлечь барышень, а сама пригласила Майкла в кабинет. Показала ему на стул с подлокотниками, сама заняла место напротив, за массивным письменным столом. На поверхности его не было ни пылинки, ни листочка бумаги. Только графин с водой и два стакана. Больше ничего.
– Зачем ты это сделал? – в тоне матери не слышалось осуждения. – Я хочу понять.
– Затем, что я услышал голоса людей. Люди терпели бедствие. Я пытался помочь им. Вот и все.
– Это не люди, – твердо сказала мать. Майкл тяжело вздохнул.
– Мама, я не понимаю одного. Ну хорошо, идеология и политика, с этим все ясно, народу не нужно знать правду… Наверное, для вас так лучше. Но ты?! Тебе-то зачем скатываться на этот животный уровень?! Да, я знаю, вы вините американцев в том, что произошло. Но ты-то знаешь, что произошла обыкновенная техногенная катастрофа, причем из-за вашей торопливости! Вы сами включили Щит, не испытав его как положено! И американцы не виноваты в ваших ошибках.
– Ошибки?! Техногенная катастрофа?! – мать подалась вперед. Она улыбалась, но от ее улыбки становилось холодно и жутко. И говорила она тихо, свистящим от гнева голосом. – Ошибка, да?! Это было то, что вы, американцы, называете «Маленькая победоносная война»! Вы, сволочи, бомбили Россию, вот что за «ошибка» там была!
Она вскочила, схватила графин. Руки у нее дрожали, и вода расплескалась по столу, перелилась на пол, но мать не побежала за тряпкой. Она ничего не заметила. И, наполнив стакан, забыла выпить. Нервно обняв себя за плечи, она заговорила – быстро, не глядя на Майкла:
– Ошибка… Просто мы захотели жить по-своему. Нас давили тридцать лет. Мы проиграли холодную войну. Американцы диктовали нам, как одеваться, что читать, чем чистить зубы… Равноправие, демократия… Нас до сих пор тошнит от этих слов. Русский язык стал похож на пиджин-инглиш. Наши фильмы, наши книги – все было содрано с американского ширпотреба. Американский фаст-фуд… Тебе не понять. Они сбрасывали на наш рынок отравленное мясо, они заставили нас превратить Сибирь в гигантский могильник для ядерных отходов. Они сделали из нашей родины помойку. А мы захотели выбрать себе царя. Это наше право. В России не может быть демократии. Как папой римским не может стать женщина. Мы не хотим быть лишенным национальности американским потребителем. Мы хотим быть русскими. Они вопили, что у нас нарушаются права человека. А сами отняли у мира главное право – быть собой.
Ее душили сухие рыдания.
– Мы знали, что добром они не отвяжутся. Но экономическими санкциями нас не напугать. У нас была очень богатая страна. Нам угрожали, а мы посмеивались. Мол, пока гром не грянет, мужик не перекрестится, поэтому пусть грозят – нас это на работу стимулирует. Мы гордились собой, потому что никто этих американцев не боялся. А чтобы не повторить судьбу многих, очень многих стран до нас, мы подготовились. Когда американцы узнали про Щит, они орали так, будто начался конец света.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113