— Почему?— То, что нельзя купить за деньги, можно купить за большие деньги, а этого Маринелло не пожалеет. Тот человек, который сегодня утром спас вашу жизнь, ночью может или придушить вас, или просто выкрасть письмо. Смотря, сколько ему заплатят.Питер задумывается.— Пожалуй, вы правы.Разговаривая таким образом, мы доходим до зарослей ивняка на берегу реки. Внезапно там трещат ветки, слышится возня, сдавленные крики, плеск воды. Я выхватываю револьвер, у Питера Лачины так же оказывается в руках пистолет. Но мы опоздали. В зарослях все стихает, а из них выбираются три моих мушкетера и вытаскивают какую-то личность.— Их было шесть, лейтенант. Четверых мы закололи, один бросился в воду, а этого мы взяли.Они бросают пленного к нашим ногам.— Ваша милость! — вопит тот. — Пощадите! Ради спасителя!— Поздно ты о нем вспомнил, — говорю я, приставив дуло револьвера к его лбу, — но я дарую тебе жизнь, если ты честно ответишь на три моих вопроса. Учти, ответы я знаю, и, если ты вздумаешь лгать, твои мозги испачкают эту траву. Ты человек де Ривака?— Да.— Он здесь?— Нет.— Где он?— В Млене, в гостинице «Перл».— Так. Дайте ему пятьдесят плетей, и пусть убирается к черту.В трактире мы снова садимся за стол у окна. Питер делает знак слуге, и тот приносит нам ужин.— Кто такой этот де Ривак? — спрашивает меня Питер, когда мы остаемся одни.— Самый опасный человек в округе. В его распоряжении четыре отряда головорезов. Он — один из первых помощников епископа Маринелло. Это он организовал охоту за мной и письмом, которое я вам передал.— Значит, дальше он будет преследовать меня?— Нет. За вами будут охотиться его люди. Сам де Ривак останется здесь. У него будет достаточно хлопот со мной и моими делами.— Спасибо и на этом, — улыбается Питер Лачина.Мы выпиваем, молчим немного, потом я спрашиваю:— Так кто вы такой, Питер Лачина?— То есть?— Ведь вы не тот, за кого себя выдаете. Никакой вы не купец. Вы — военный и весьма высокого ранга. Вас выдает выправка, властность в жестах, голосе, взгляде… И то, как вы выхватили и держали пистолет.— А кто вы такой?— Граф Джордж Саусверк, лейтенант Серебряного полка мушкетеров гвардии его величества императора Лотарингии Роберта VII.— Нет. Вы ведь не француз, не нормандец, не гасконец, не…— Я — англичанин, более того, я — шотландец.— Вот, вот! Почему же вы в Лотарингии, а не в Англии?— Я служу императору Роберту и не делаю из этого тайны. Моему слову верят друзья и враги. А вот как быть с вами?Питер Лачина задумывается, отпивает вина и говорит:— Я понял вас. Вы доверили мне письмо вашей государыни и хотите убедиться, что оно попало в надежные руки?— Именно так.— Меня зовут Петр Лачиков. Я — боярин тайного приказа Великого князя Суздальского.— Так вы — русский?— Да.— Вот в чем дело! А я-то думал, откуда вы знаете личную печать императрицы, да еще вдобавок назвали ее княжной? Вы знали ее на Родине?— Да, — Петр мрачнеет.— Интересно, как звучит русская речь? Вы не могли бы сказать что-нибудь на своем языке?— Что ты можешь понять в русской речи, наемник? — говорит по-русски Петр, глядя мне в глаза.— Достаточно, чтобы не принимать всерьез вашего оскорбления, — отвечаю я, также по-русски.— Прошу прощения, — смущается мой собеседник, — но ведь, как ни посмотри, а вы служите за деньги. Вам все равно, где служить: в Англии, в Испании, в Лотарингии, в Ордене, в нашем княжестве…— Если бы мне было все равно, то я, наверное, служил бы у себя дома.— Почему же нет?— Скажите, Петр, вы по роду своей деятельности бывали в Англии?— Не приходилось, но я слышал, что это богатая, процветающая страна…— Которой правит благочестивый Эдуард III и пресвитер Яков! С благословения пресвитера король отбирает дворянские грамоты и офицерские патенты и возвращает их только после принятия присяги на верность пресвитерианской церкви. А за тем, как соблюдается эта верность, королю и пресвитеру доносят тысячи шпионов.— Вера, как и все остальное.— Не совсем так, любезный Петр! Начнем с мелочей. Я должен носить камзол темно-коричневого цвета, черные сапоги с тупыми носками и низким, широким каблуком, серый плащ, черные перчатки, черную шляпу с высокой тульей и узкими полями. Волосы мои должны быть прямыми и на два пальца ниже ушей.— К этому можно привыкнуть.— Согласен. Привыкнуть можно ко всему. В том числе и к тому, что дома у вас не должно быть никаких книг, кроме Священного писания, что вино пить вы имеете право только по воскресеньям, а в остальные дни недели — только пиво, причем по пятницам и субботам — только воду. Можно привыкнуть и к тому, что петь вы должны только священные гимны, что с женщиной, если это не ваша жена, вы можете говорить только о спасении души, что, собираясь с друзьями числом более двух, вы должны только молиться и беседовать на божественные темы. А встретившись с кем-то один на один, не позднее следующего утра передать содержание вашего разговора священнику. Можно привыкнуть и к тому, что посещать брачное ложе своей супруги вы можете только ради продления рода, и для этого опять же священник должен благословить вас и указать вам соответствующие дни. А если кому-то: королю или пресвитеру — приглянулось ваше родовое имение, то вы никогда не получите этого благословения, и за отсутствием наследников после вашей смерти имение унаследует тот, кому оно приглянулось. Стоит ли говорить, что в этом случае смерть может последовать достаточно быстро…— Неужели все так мрачно?— Даже более того! Я сейчас высказал лишь малую часть. Теперь вы понимаете, что принять такую присягу я не мог. Меня лишили офицерского патента, дворянских прав, владения секвестровали, а сам я стал вне закона как опаснейший преступник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145