Он кивнул. Я подтащил красно-черную сафьяновую оттоманку и помог ему поднять с пола его тушу. Пупс мычал, все еще держась за живот.
— Послушай, Пупс. Я видел вашу маленькую вечеринку в парке. Номер Эпифани с петухом. Что это было?
— Обеа , — простонал он. — Буду. Не все же черные — баптисты…
— А причем тут эта девушка, Праудфут?
— Она мамбо , как раньше была ее мать. Сильные духи вещают через это дитя. Она ходит на собрания хумфо с десяти лет. В тринадцать стала жрицей.
— После того, как заболела Эванджелина Праудфут?
— Ага. Кажется, так.
Я предложил Пупсу сигарету, но он покачал головой.
— Джонни Фаворит увлекался вуду?
— Он путался с мамбо , понимаешь?
— Джонни посещал собрания?
— Само собой. Почти всегда. Он был хунси-босал .
— Как?
— Он был посвящен, но не крещен.
— А как называют того, кто крещен?
— Хунси-канзо .
— Ты тоже хунси-канзо ?
— Я был крещен давно, — кивнул Пупс.
— Когда ты видел Джонни Фаворита в последний раз на вашем курином празднике?
— Я тебе говорил, я не встречал его с начала войны.
— А что означала куриная нога? Та, что лежала на рояле, перевязанная ленточкой?
— Означала, что я слишком много болтаю.
— Насчет Фаворита?
— Вообще. О том, о сем…
— Не слишком убедительно. Пупс. — Я выпустил дым ему в лицо. — Ты не пробовал играть на рояле с рукой в гипсе?
Пупс попытался было подняться, но, сморщившись от боли, плюхнулся обратно.
— Ты не сделаешь этого.
— Я сделаю все, что нужно. Пупс. Могу запросто сломать тебе палец.
В глазах старого пианиста появился неподдельный страх. Для пущей убедительности я пощелкал костяшками правой руки.
— Спрашивай все, что хочешь, — выдавил он. — Я и так сказал тебе слишком много.
— Ты не встречал Джонни Фаворита последние пятнадцать лет?
— Нет.
— А Эванджелина Праудфут? Она не говорила, что видела Джонни?
— Я об этом не слышал. Последний раз она упоминала о нем лет восемь или десять назад. Я помню это, потому что тогда здесь появился какой-то профессор из колледжа; он хотел написать книгу о ритуале Обеа . Эванджелина сказала ему, что белым людям нельзя бывать на хумфо . А я тогда пошутил, что, дескать, если они умеют петь, тогда другое дело.
— И что она?
— Сейчас скажу. Так вот, она не рассмеялась, но и не рассердилась. Просто сказала: “Пупс, будь Джонни жив, он был бы могущественным хунганом , но это не значит, что я должна открывать дверь каждому белому, умеющему шевелить розовым язычком”. Видимо, она думала, что Джонни мертв и похоронен.
— Пупс, так и быть, я рискну поверить тебе. А к чему эта звезда на твоем зубе?
Пупс скривился. Резная звезда блеснула в свете электрической лампы над головой.
— Это… чтобы люди знали, что я ниггер. Не хочу, чтобы они когда-нибудь ошиблись.
— А почему она перевернута?
— А так красивей.
Я положил одну из своих визиток на телевизор.
— Оставляю тебе карточку со своим телефоном. Услышишь что-нибудь — позвони.
— Ага. Будто у меня и без этих звонков мало неприятностей.
— Как знать, вдруг тебе понадобится помощь — когда снова получишь заказной почтой куриную ногу…
Снаружи заря уже окрасила ночное небо, напоминая румянец на щеке девушки из церковного хора. По пути к машине, я выбросил бритву с перламутровой рукояткой в мусорный бачок.
Глава восемнадцатая
Когда я наконец завалился в кровать, солнце сияло вовсю, но я ухитрился проспать почти до полудня, несмотря на дурные сны. Меня преследовали кошмары поярче, чем фильмы ужасов из “Вечернего шоу”. Эпифани Праудфут резала горло петуху под рокот барабанов вуду. Танцоры покачивались и стонали, только на этот раз кровь не иссякала, и алый фонтан из бьющейся в агонии птицы заливал все вокруг, как тропический ливень, пока танцоры не начали тонуть в кровавом озере. Я увидел, как тонет Эпифани, и, оставив свое укрытие, бросился бежать, меся каблуками кровавую жижу.
В панике я несся по пустынным ночным улицам. Кругом стояли пирамиды из мусорных бачков; из канав на обочинах за мной следили крысы величиной с бульдогов. Воздух источал гнилостное зловоние. Я бежал и бежал, почему-то превращаясь из добычи в преследователя и пытаясь догнать далекую фигуру на бесконечных незнакомых улицах.
Но как бы быстро я ни бежал, догнать ее не удавалось. Когда тротуар кончился, погоня продолжилась по усеянному мусором и мертвой рыбой песчаному пляжу. Впереди замаячила огромная, как небоскреб, морская раковина, и человек вбежал в нее. Я последовал за ним.
Изнутри раковина напоминала радужно-светящийся кафедральный собор с высоким сводчатым потолком. Наши шаги отдавались эхом в закручивающемся спиралью проходе. Он все сужался, и вот, наконец, последний изгиб, и я увидел противника, путь которому преградила огромная, подрагивающая стена из мясистой плоти моллюска. Выхода отсюда не было.
Я схватил человека за воротник пальто и развернул к себе, одновременно толкая его назад, в слизь. Это был мой близнец. Будто смотришься в зеркало. Он заключил меня в объятия и поцеловал в щеку. Губы, глаза, подбородок — каждая черточка — как у меня. Я обмяк, сраженный жаром его любви, а затем ощутил его зубы. Он впился зубами в мой рот, а руки его добрались до моего горла.
Я стал вырываться, мы оба упали, и я все пытался нащупать его глаза. Мы боролись на жестком перламутровом полу. В какой-то момент его хватка ослабла, и я вцепился руками в голову двойника, утопив большие пальцы в его глазах. Он не издал ни звука. Мои руки вдруг погрузились в эту голову, и знакомые черты просочились меж пальцев, как влажное тесто. Лицо его стало бесформенной массой, и когда я попытался убрать руки, они увязли в нем, как в жирном пудинге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69