Я испытал острую боль в барабанных перепонках, которая, впрочем, тут же прошла, и возникло ощущение, будто я прочистил уши после купания.
— Прислушайся внимательно, а йотом расскажешь, что ты услышал.
Я стал вслушиваться. Поначалу я слышал лишь непрерывный, сплошной гул транспорта на проходившем под нами шоссе, однако, заставив себя сконцентрироваться, я заметил, что диапазон моих органов слуха как бы существенно расширился, они стали улавливать также и другие ночные сигналы.
Прежде всего это были едва уловимые звуки, исходившие от растущих на склоне холма растений, травы, а также шелест листвы живой изгороди — звуки, рождаемые насекомыми и ночными мотылькам, и медленное и монотонное движение челюстей гусеницы.
Я еще больше напряг слух.
Откуда-то издалека доносился вибрирующий гул электрических проводов, время от времени перекрываемый легким потрескиванием керамической и стальной оснастки телеграфных столбов, И наконец — резкий стук двигателей, шелест резиновых покрышек и визг тормозов на шоссе, где машины сновали подобно потревоженным осам. Все эти акустические эффекты сплетались в единый, волнообразно колышущийся звуковой орнамент, простирающийся вплоть до самого центра, города.
А в небесной выси мой слух улавливал шум самолета, свист вырывающегося из сопла воздуха и даже приглушенные голоса пассажиров, тихо беседующих в затемненном салоне. А за всем этим высилась массивная преграда из сплошного диссонанса, которую было совершенно невозможно расчленить на миллион самостоятельных голосов; это было не что иное, как пульсация сердца огромного, живущего полнокровной жизнью города, бьющегося в унисон с сердцами его граждан.
Затем вся эта какофония стала постепенно стихать, правда, не до такой степени, когда просто перестаешь различать звуки.
Я снова ощутил легкое прикосновение пальцев Спайки. Они скользили по моему лицу — по щекам, по лбу и носу, не забыв даже о языке.
Свежие чувства.
И вот я уже обрел способность воспринимать вкус и запах тысяч витавших в воздухе ароматов. Однако над всеми ими превалировал едкий запах выхлопных газов, и тем не менее я способен был воспринимать горьковатый привкус хлорофилла, содержащегося в траве и стеблях растений; кислую смачность сырой земли; я ощущал ароматные волны сдобренных пыльцой пестиков и тычинок и даже само присутствие пчел, а также запах озона, исходивший от уличных фонарей. От нахлынувшей на меня совершенно ошеломляющей массы доселе неведомых ощущений к горлу внезапно подступила желчь, отчего меня даже стошнило — прямо на траву.
— Извини, — проговорил Спанки, достав из кармана носовой платок и утирая мне подбородок. — Я совершенно забыл о той реакции, которая в подобных случаях возникает у некоторых людей. Обоняние как никакое другое чувство способно пробуждать в человеке различные воспоминания, и недооценивать этого никак нельзя. Ну ничего, сейчас все придет в норму, в принципе, тебе не свойственна столь высокая степень восприятия, хотя отныне она станет немного больше, чем прежде. Продолжим, когда ты окончательно придешь в себя.
Ночь выдалась довольно прохладная, хотя ветра, способного вызвать озноб, не было. Мы сидели на траве рядом, зачарованные зрелищем ночного неба. Расширение диапазона моей чувствительности постепенно устраняло потребность в разговоре. И все же я испытывал удовлетворение при мысли, что i; последующем мое восприятие будет не столь острым, ибо меня повергла в ужас сама перспектива оказаться способным столь полно ощущать окружающий мир.
Спанки краем глаза глянул на меня.
— Ну как, продолжим? — Тошнота наконец прошла.
— Пожалуй, продолжим, — сказал я.
На сей раз, он прикрыл мне руками глаза, надавив кончиками пальцев на веки. Перед моим мысленным взором замелькали яркие вспышки разноцветных огней.
Когда Спанки убрал руки, я взглянул прямо перед собой.
Мне показалось, что молекулы потемневшего воздуха стали как бы удаляться, уступая дорогу моему зрению. Расплывчатые контуры деревьев теперь проступили более отчетливо на фоне неба, я мог различить не только отдельные листья, но даже тончайшие прожилки на них, равно как и чешуйки древесной коры.
Затем я устремил свой взор вдаль, к городу. Ошеломляющая масса света мгновенно распалась на тысячи крохотных желтых точек уличных фонарей. Крупные цветные прямоугольники оказались не чем иным, как окнами домов и общественных зданий. Яркие цикламеновые и сапфировые контуры неоновых вывесок высвечивали средоточие зрелищных заведений. Особняки и другие частные постройки излучали мягкое, маслянистое сияние. Весь этот конгломерат частиц света пронизывали, связывая воедино, сверкающие ленты автострад, эти кровеносные сосуды города, по которым струились малиновые потоки огней мчащихся автомобилей. Зрелище, подобное кадрам из научно-популярного фильма, демонстрирующего кровеносную систему человека.
— Мартин, сконцентрируй взгляд. Отыщи знакомое тебе место.
Поначалу мне было трудно разобраться в мелькавших перед глазами мысленных образах, но постепенно я приноровился, и дело пошло на лад. Вскоре мой взгляд сумел преодолеть массу всевозможных препятствий и проникнуть на улицу, где находилась моя старая квартира, а когда я еще чуточку поднапрягся, то увидел и сам дом.
— А теперь воспользуйся также и другими органами чувств.
Я последовал наставлениям Спанки и тотчас же вернул себе остроту обоняния, вкуса, слуха. Там, у раскрытого окна квартиры, стояла женщина, смотревшая на расстилавшийся перед ней город. Я живо ощутил исходивший от ее волос запах яблочного шампуня и молочно-мускусный аромат ее груди, а еще через мгновение я различил сдвоенные глухие удары ее сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102