Вождь взял фигурку и внимательно осмотрел. Дерево недосушено, зато резьба безукоризненна — человеческое лицо кажется живым, видны даже морщины под глазами, а ноздри — две черные дырочки-близняшки над тронутыми улыбкой губами — как будто вот-вот раздуются, втягивая воздух. То был лик не белого и не индейца, и, должно быть, именно поэтому Летучая Мышь испытал чувство, весьма похожее на страх. Если это не бледнолицый и не краснокожий, то кто? Бог? И вместе с тем лицо казалось знакомым, словно, когда-то виденное, оно почти стерлось из памяти.— Дитя мое, я счастлив, что ты такая искусница. С тех пор, как нас изгнали с родной земли, где перед типи стояли тотемные столбы, я не видел резьбы совершенней.Черты девичьего лица затвердели.— Отец, этот тотем защитит тебя в бою. Для тебя глаза его будут видеть, а уши слышать; уста его предупредят тебя об опасности. А если беда затаится от глаз и ушей, ее учует нос. Да не коснется смерть отца моего. Летучей Мыши, коего бледнолицые зовут Римским Носом, — пока он под моей защитой.Индеец опустился перед Мистай на колени, взял ее за руки и отвернулся, пряча увлажнившиеся глаза. Сейчас это был не суровый и властный вождь шайеннов, а просто отец, боящийся за свою дочь. Но когда он снова посмотрел на нее, глаза его были сухими, а подбородок уже не дрожал.— Мистай, нынче же ночью ты уедешь отсюда, — тихо произнес он. — Молодой Медведь проводит тебя до Большой излучины. Через три луны, отогнав жестоких конных солдат, я приеду к вам.Римский Нос умолк, вспомнив свои наставления юноше, который выглядел старше своих лет. “Если на заходе третьей луны я не приеду, ты. Молодой Медведь, отвезешь Мистай на север, к оглала-сйу. Но оберегай ее там от похотливых воинов. Оберегай, не щадя своей жизни, ибо у сиу другие обычаи, там девушка раньше становится женщиной. Пусть еще два лета Мистай носит пояс целомудрия, а затем позволяю тебе взять ее в жены”.— Отец, ты встревожен? — проник сквозь завесу его мыслей голос Мистай. — Не волнуйся, не напрасно же я вырезала тотем. Он защитит тебя, и мы встретимся на заходе третьей луны.— Мне пора. — Вождь медленно поднялся на ноги. — А ты готовься к отъезду.
Левайна разбудил инстинкт дикого зверя. Все его мускулы были напряжены, грубые сильные ладони ласкали холодный металл “спенсера”. Он остро ощущал опасность; ноздри раздувались, чуя кислый, как от его собственных подмышек, запах индейца. Враг совсем рядом.Глаза быстро привыкли к предрассветному сумраку и в слабом сиянии звезд разглядели даже не фигуры — тени; но и теней было достаточно. Солдаты и разведчики, стреноженные мулы и кони спокойно спали; четверо часовых, хоть и озирались по сторонам, явно не подозревали об опасности.Затем взгляд Левайна, проникавший ночью гораздо дальше, чем взгляд любого другого человека, выхватил из сумрака четыре медленно приближающихся силуэта. Индейские воины ползком подкрадывались к лошадям. Ближайший из них находился футах в тридцати от Левайна. Бесшумно и быстро разведчик вскинул винтовку и поймал воина на мушку.Выстрел расколол тишину, вспышка, будто молния, осветила лагерь. Опрокинутый ударом тяжелой пули, индеец засучил ногами, как раненый кролик. Остальные вскочили и метнулись назад потревоженными призраками, но три выстрела соединились в один удар грома, в одну струю пламени.Люди бегали и кричали, лошади рвались с привязи. Только Левайн не шевелился, сгорбившись во тьме. Из ствола его “спенсера” тянулся дымок.К нему подошли Форсайт и Бичер.— Левайн, в чем дело? — спросил майор. — Это ты стрелял?— А то кто же? — Разведчик гулко захохотал. — Не бойся, командир, их было всего четверо, я всех укокошил. Надо понимать, краснокожие куда ближе, чем уверял Маккол.— И что ты предлагаешь? — Форсайт понизил голос, не желая, чтобы остальные слышали, как он спрашивает совета у разведчика. На войне бывают ситуации, когда командиру приходится полагаться на опыт таких, как Левайн. — Думаешь, они решили с нами разделаться?— Ежели не так, то старина Римский Нос празднует труса, а мне в это не верится. Бьюсь об заклад, они нападут, едва рассветет. Раньше они сюда не сунутся, и не потому, что дрожат за свои шкуры, — просто в темноте труднее драться.— Значит, у нас примерно час, чтобы подготовить встречу. — Форсайт посмотрел на небо: звезды еще не меркли. — Ну ладно, Левайн. Ты лучше всех знаешь Арикари. Что посоветуешь?— Только одно. — Левайн встал, положил в рот кусок плиточного табака и принялся перемалывать его желтыми огрызками зубов. — Покуда есть время, надо перебраться на островок. Он невелик, но на нем все же лучше, чем здесь, на открытом месте. Они поскачут вон из-за того обрыва, — он указал вверх по реке, — и будет их поболе, чем нас — этак десять к одному. Но у нас многозарядки. Кто знает, может и отобьемся.Форсайт и Бичер отошли, провожаемые пристальным взглядом разведчика. Солдаты получили приказ переправить всю кладь на остров. Левайн неторопливо обнажил тяжелый скальпировальный нож и кошачьей поступью приблизился к первому шайенну. Тот не шевелился. Из его пробитой шеи текла кровь, жизни в нем оставалось самое большее на полчаса. Разведчик хихикнул и сгреб в кулак длинные черные волосы, чувствуя, как индеец силится воздвигнуть психологический барьер против боли. Не глядя, уверенными движениями Левайн оттянул скальп и провел лезвием по кругу. Один рывок, и вот уже капающий кровью лоскут кожи свисает с руки великана, который идет к следующему индейцу.Не прошло и трех минут, как Левайн возвратился к своему одеялу и спрятал страшные трофеи в седельные сумки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71