Льюин!
Он неосознанно почувствовал какое-то движение где-то неподалеку; ноги сами понесли его в нужном направлении, какой-то голос будто шептал: «Он там». Инстинкт.
* * *
Даже в лучшие дни ступеньки, ведшие вниз, к камням, были опасными, неровными, заросшими вьющимися растениями и крошились под ногами. Льюин понял, что в тусклом вечернем свете, на подкашивавшихся от спешки ногах может упасть вниз и превратиться в красочное пятно на камнях. Он заставил себя двигаться медленнее, крепко держаться руками за ярко-розовый поручень, контролировать свой порыв. Он хорошо видел мальчика внизу, бившегося в темно-зеленых волнах.
— Я иду! — крикнул он. — Держись!
Что-то показалось ему странным, но у него не было времени постоять и подумать. Он спускался по предательскому серпантину ступенек, потом прыгнул. От холода воды перехватило дыхание, о берег глухо бился злой прибой. Льюин поплыл в сторону Сэма, схватил его и поволок, дотащил до берега, подтащил к камням и поднырнул под мальчика, стараясь не поддаваться страху перед тяжелой черной водой. Он вынырнул на поверхность, затряс головой, избавляясь от воды в ушах и на волосах, оттолкнул в сторону какой-то крупный предмет, плававший на поверхности воды. Сэм вцепился в камень и попытался вылезти из воды. Льюин увидел, что мальчик в безопасности, и, собравшись с силами, вылез сам. Он лег на камень рядом с Сэмом и обнял его одной рукой; он чувствовал, что то теряет сознание, то снова приходит в себя. Глаза и рот Сэма были крепко закрыты, он быстро дышал. Наглотался воды? Льюин постарался перекричать грохот прибоя:
— Сэм? Все нормально?
Сэм судорожно кивнул, и все его тело затряслось. Льюин уперся в камень ногами и, качаясь, встал, потом помог подняться Сэму. Он дотащил мальчика по камням до ступеней, затем закинул его себе на плечо и двинулся вверх, хватаясь свободной рукой за поручень.
Он прошел по полю пятьдесят ярдов и увидел Джеймса, который перелезал через стену. Льюин остановился, Джеймс спрыгнул, сделал шаг к нему и замер.
14. Попытки найти смысл
Многие шизофреники проходят стадию, когда «они» превращаются в «он». До этого больные находятся во власти неопределенного числа наблюдателей, заговорщиков и манипуляторов, бесформенной армии, которая всюду занята организацией случайностей и совпадений. А потом странным уродливым цветком распускается психотический инсайт; разрозненные голоса за сценой собираются в единое целое, часто в одного человека, который руководит всем таинственным спектаклем. Так больной пытается найти в происходящем смысл, и это даже может служить положительным признаком. Намного проще одолеть одну связную, пусть и сложную, галлюцинацию, чем хаотическую путаницу страхов и фантазий. Другие, менее везучие пациенты никогда не доходили до этой стадии; их представления становились все более беспорядочными, часто логически или психологически невероятными: например, у них плавились мозги или их глаза принадлежали другому человеку.
Доктор Каванах полагала, что галлюцинативная система Адель становилась все более структурированной и строилась вокруг откровения, которое больная видела в своих картинах. Поворотной точкой стал приступ, после которого Адель пришлось вводить снотворное, — он ознаменовал начало новой фазы в истории болезни. Доктор Каванах имела привычку записывать утверждения пациентов как рассказ, который с их точки зрения был правдой. В такой форме эту историю можно было изучать, пациент мог увидеть нелогичность логики и противоречия, а порой и ее абсолютное неправдоподобие. Конечно, для того чтобы суметь воспринять этот подход, пациент должен достичь определенной степени выздоровления, и этого многим не удавалось сделать никогда. Человек с интенсивными галлюцинациями, которого мучили голоса и обвинения, часто просто не мог сосредоточиться: голос доктора тонул в хоре инсинуаций и шепоте заявлений. Адель, казалось, удалось избежать явных галлюцинаций такого типа, хотя порой она как будто слушала что-то, чего никто, кроме нее, не мог слышать: ее глаза стекленели, она мрачнела, наклоняла голову. Слушала.
Но было непонятно, слушает она окружающие звуки или прислушивается к чему-то, находящемуся вне ее.
Доктор Каванах еще раз просмотрела свои записи. Пока история Адель выглядела примерно так:
«Я убила своего ребенка (Руфи), потому что этого хотел мой второй ребенок (Сэм), это было частью эксперимента, который он проводил. Он хотел выяснить, сможет ли он вернуть к жизни человека, но не хотел убивать его сам. Эксперимент окончился неудачей: Руфи не вернулась. Сэм заставил меня утопить Руфи, оказывая на меня психологическое давление. Он ничего не говорил, но я знаю, что он хотел именно этого. Мне показалось, будто кто-то кричал „топи“, „топи“, и я решила, что это о Руфи».
Ничего необычного. Мать пыталась спасти своего ребенка, и ей это не удалось. Естественно, она испытывает сильнейшее чувство вины: как правило, это самая тяжелая особенность трагедии. Адель одновременно брала на себя ответственность (она утопила Руфи) и обвиняла другого (Сэма). Элегантная и очень полезная схема.
«Когда мы переехали в Уэльс, Сэм продолжил свои эксперименты. Он убил овцу, оторвал у нее заднюю ногу и часть туши. Я нашла оторванные куски и спрятала их в морозильнике и в студии».
Тоже какое-то странное правдоподобие, по крайней мере в той части, где говорилось о спрятанных кусках овечьей туши: куда еще, если не в морозильник? И как еще отреагировать художнику, если не нарисовать это?
"Он убил овцу, чтобы посмотреть, удастся ли ему воскресить ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85