Он превратился в то, чем боялся стать, — в пустыню.
А потом, гораздо позже, он познакомился с Адель, которая говорила, говорила и говорила, легко, без страха, без тревог, без усилий высказывая свои впечатления и чувства. Она выражала себя. А Джеймс молчал и слушал. Он боялся дать ей почувствовать, что его молчание — это тоже ловушка, что она тоже высохнет, превратится в песок. Он хотел поговорить с ней до того, как это случится. Он об этом думал. Но в его сознании усиливался страх того, что уже слишком поздно, и этот страх проник в его уста, и все слова высохли, застряли там. Он понимал: она часто говорит лишь потому, что пугается его скрытности; в ее голосе слышалась паника. Страх усиливал страх.
А Льюин просто молчал. Если ему было что сказать, он говорил, если нет — он молчал. И Джеймс чувствовал, как что-то растет между ними — не пустыня, а тихий ухоженный сад. Он улыбнулся Льюину, его основательности и сдержанности.
— Все в порядке, Льюин?
— Да.
— Останешься перекусить?
— Спасибо.
Джеймса охватило сильнейшее умиротворение: отчасти потому, что они закончили работу и тело ломило от тяжелого труда, отчасти от ясного прохладного воздуха. Носились летучие мыши, он слышал, как в кухне гремят тарелками Адель и Сэм. Надо было бы пойти помочь Адель, но было так хорошо сидеть в шезлонге и молча смотреть на закат.
— Джеймс, мне надо тебе кое-что сказать.
Джеймс улыбнулся; это будет о правах на выпас, ясное дело! Адель уже рассказала ему о беспокойстве Льюина по поводу выпаса и покоса на чужих полях.
— О поле.
— Послушай, Льюин, не стоит из-за этого беспокоиться. Мы счастливы, что поля на что-то пригодны. Будет ужасно, если они зарастут. Мы абсолютно ничего не имеем против.
— По-моему, ты меня неправильно понял. Я не об овцах.
— А.
Джеймс постарался придать лицу доброжелательное выражение и стал ждать.
— Слушай, тут кое-что случилось. Давно, когда Шар-пантье здесь жили. Я не знаю, правда или нет то, что рассказал тебе Дэйв. Я даже не знаю, как об это объяснить. Но после той вечеринки, когда убили женщину, через пару недель он разжег костер. Рауль. Я работал на верхнем поле и увидел столб дыма. Я пошел посмотреть. Спрятался за стеной вон там. Я знаю, что так нельзя делать, нельзя подглядывать, но было еще лето, а обычно люди не разжигают костров до осени, когда жгут листья. Или подрезают ветки на деревьях. Я подумал: «Что ему понадобилось жечь в это время года?» И я спустился. Костер был большой, много дров, он поправлял их палкой. Я не мог толком разглядеть, что он делал, было слишком много дыма, и ждал. Но он был именно таким. Дым.
Он замолчал. Джеймс вспомнил, как бросал с утеса обгорелый кусочек голубой шерстяной тряпки.
— Мне это показалось подозрительным. Этот дым. Потому что я знал, что это за запах.
(Толстая колонна дыма поднималась вверх, прямо к небесам. Дьявол! Дьявол!)
— Если хоть раз почувствуешь запах этого дыма, его потом уже ни с чем не перепутаешь. Он жарил мясо.
(Мясо — это просто мясо, жареная баранья нога с печеной картошкой и кукурузой, очень вкусно.)
— Он лезет прямо в нос, этот запах, его невозможно забыть.
(хорошо-тогда-давайте-поиграем-в-другую-игру-она-называется-овцы-вам-понравится)
— Потом он затушил костер и начал копать. Именно там, где ты копал, возле отстойника.
(что они хотят похоронить малюток для Джимми ?)
— И все, что осталось, он сложил в яму.
Нет!
— А потом детей увезли в интернат. По всей видимости. Я их больше не видел.
Джеймсом овладело нестерпимое желание оказаться на кухне с Адель и Сэмом, резать лук, даже чистить картошку. Все что угодно, только не этот жуткий разговор с очень серьезным человеком. А вокруг носятся летучие мыши.
— Я не понимаю, — сказал он в конце концов. — Дэйв сказал, что дети погибли во время пожара. После того, как умерла Эдит.
— Возможно. Я просто рассказываю о том, что видел, вот и все.
— Но из твоих слов следует...
— Я рассказываю только о том, что видел. Я никого ни в чем не обвиняю. Мне просто интересно узнать, не нашел ли ты чего в поле, когда копал.
— Чего?
— Не знаю.
— Я ничего не нашел.
— Пожалуйста, не нужно меня понимать превратно...
— Я ничего не нашел! — выкрикнул Джеймс и дернулся от собственного крика. Он отчаянно нуждался в спокойной, задумчивой тишине, которая царила здесь только что. А Льюин разрушил ее, злобно разрушил. — Господи, Льюин!
— Ну...
— Я нашел овечьи кости. Больше ничего.
— Овечьи. Я понял.
— О Боже!
— Я только хотел рассказать тебе о том, что видел.
Джеймс сидел как оглушенный. Он их испугался, он думал, это черти, а они испугались его, они закричали, вот так. У него в руке была палка.
— Я нашел кусок шерсти.
— Понятно.
— Не овечьей шерсти, а шерстяной ткани.
— Понятно, я и подумал, вдруг ты что-нибудь нашел.
— Боже, я не могу в это поверить.
— И не говори.
Теперь между ними снова воцарилось другое молчание: молчание соучастников, виноватое, тяжелое, как толстое листовое стекло.
— Не говори ничего Дель, — попросил Джеймс.
— Конечно.
— У нее и без того забот хватает.
— Ладно.
— Пожалуйста.
— Не буду.
Льюин рассчитывал почувствовать облегчение, но вместо этого он чего-то устыдился. Как будто он сделал что-то нехорошее по отношению к Джеймсу. Но желание рассказать было таким сильным, что он не смог его сдержать. Льюин с недоверием относился с таким сильным чувствам. Ему не нравилось, когда у него в голове хозяйничают непонятные и неуправляемые мысли. Зверь должен сидеть в сарае, а не внутри него.
Льюин знал о существовании этого зверя всю свою жизнь. Маленьким мальчиком он сторонился сарая, а когда был вынужден туда заходить, то старался не смотреть на кучу досок, под которой прятался зверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85