он не хочет никого ничем беспокоить. Бережет людей. Он всегда хотел быть сильным, с детских лет. Он знает, что, когда люди слабы, жизнь может превратиться в хаос. Он этого боится. Старается избежать этого все время. Ему солдатом надо бы быть, это была бы для него настоящая жизнь.
Может быть, именно поэтому он вел себя за ужином напряженно. Потому что Эдит через какое-то время почти прекратила есть. После того как отослала своих девочек, после того как умерла та женщина. Она собирала нас на ужин, водила вилкой по тарелке и говорила, говорила, говорила, но ничего не ела. Еда была — романы можно писать. Иногда вкус был странный, сама-то она никогда ее не пробовала. Иногда просто невозможно было понять, что ты ешь, но есть-то все равно приходилось. Она любила французскую кухню, побольше трав и чеснока. Я говорила ей: боже, как вкусно, что это такое? Шутка такая. А она отвечала: «А, старый провансальский рецепт, фамильный секрет». Семья Рауля была из Франции. После нескольких таких ужинов Льюин вбил себе в голову — как это сказать? — что это не то, что обычно называют едой. Однажды он извинился, вышел и выблевал все в унитаз. В конце концов ему просто стало страшно есть. Но он не мог в этом признаться, ему казалось, что это было ужасно глупо. Все равно как бояться темноты. Понимаешь? Он был в ужасе. Но не мог в этом сознаться.
— Дилайс, а почему Эдит сошла с ума?
— Потому что она была глупой испорченной девчонкой, которой не с кем было поговорить.
В голосе Дилайс было столько горечи, что Адель вздрогнула.
— Слишком богатое воображение, слишком много жизни, я бы сказала, слишком много ей пришлось вынести. Всего для нее было слишком много, она не справилась. Я думаю, ей просто стало тоскливо, нужно было придумать что-нибудь, чтобы стало интересно. Льюин ее однажды отшил. Так и было. Она его ни с какой стороны не интересовала. — В ее голосе послышалась ярость, гордость, триумф. — И тогда она придумала всю эту белиберду. Бесы, жертвоприношения, все эти глупости. Я думаю, она решила, что все вокруг — это кино. Она была запертой в комнате героиней, ждавшей спасения.
— Запертой?
Дилайс замолчала.
— Да. Рауль ее запер. С определенного времени у него не было выбора — она за себя не отвечала. Он даже слышать не хотел о том, чтобы она шла куда-нибудь одна, сам за ней присматривал. Он делал все, что мог.
— Он запер ее здесь?
— Рауль сделал для нее очень милую комнатку.
— Здесь?
— Боюсь, что здесь, дорогуша. Чтобы можно было за ней следить.
Адель чувствовала, как кровь прилила к лицу.
— Дилайс, что это за кости в поле?
— Кости? Овечьи?
— Не знаю.
— Дорогая, ты себя хорошо чувствуешь?
— Не знаю.
— Лучше сядь сюда и успокойся. Дай-ка мне косяк. Надеюсь, я не скрутила очень крепкий.
— Что случилось с Эдит?
— К сожалению, она умерла. Выбросилась из окна. Доктор напичкал ее таблетками. Мне надо было ею заняться, но Дэйв и слышать не хотел об этом, — вздохнула Дилайс. — Вот так. Выпрыгнула. Ее похоронили на фамильном кладбище под Стаффордом.
— Дилайс, но почему?..
— Началось: почему, почему, почему. Не нужно себя накручивать. — Дилайс взяла ее за руку, крепко сжала и внимательно глянула Адель в глаза. — Все в порядке. Ты просто немножко испугалась. Здесь тебе нечего бояться. Я-то знаю.
Адель вдруг обнаружила, что плачет.
— Ой, ну что ты, что ты! — Дилайс нахмурилась и не выпускала ее руки.
* * *
Дэйв больше не просил Льюина ему помочь. Льюин ушел в себя, застыл с банкой пива в руке, слушал разбор боя, смотрел замедленные кадры, странным образом стилизованную жестокость, идеальные параболические траектории брызг крови и пота, как в научно-популярном кино.
— Правда странно. Потому что он был готов к отъезду, все упаковал. И вдруг однажды ночью все сгорело. Льюин вызвал пожарных. Им пришлось ехать из Хаверфордвеста, поэтому, когда они добрались сюда, уже почти все сгорело.
Рауль стоял возле дома и кричал: «Дети! Спасите детей!» Потому что к тому времени они, конечно, уже вернулись. Он забрал их после смерти Эдит, сказал, что хочет, чтобы они были с ним. Они были в своей комнате. «Спасите детей!» Но никто не мог зайти в дом. Рауль пытался, но его удержали. Все равно у него ничего бы не вышло. Все было деревянное, сухое, как кость. На другой день полиция и пожарные вошли внутрь, ничего не нашли, только кости в детской. Одни только кости. О Господи.
Дэйв иссяк. Льюин сидел неподвижно. Джеймс покачал головой, не в силах поверить в услышанное.
— Это невозможно, — сказал он в конце концов.
— Но так и было. А потом Рауль просто уехал.
(Рауль Шарпантъе разложил кости в пустых детских кроватках. Черепов у него, конечно, не было, не было кистей и ступней. Он специально собирал эти кости. Овечьи. Он аккуратно разложил их, сверху положил детские пижамы, потом одеяла.
Он знал, как горят дома, знал, где нужно подложить легко воспламеняющийся материал — старые фотопленки, купленные в Лондоне на аукционе, чтобы горело хорошо, чтобы не осталось следов. Рауль Шарпантье прошел по тихому темному пустому дому, проверил все. Он старался собраться с силами, хрустел костяшками пальцев. Единственная возможность спастись, нельзя сделать ошибку. Еще раз проверил. Еще раз.)
— А потом дом долго так и стоял пустой. Сколько уже? Лет пятнадцать, наверно? У Льюина был ключ. Тот, что Эдит дала ему. На тот случай, если ей когда-нибудь удастся выбраться из заточения. Это, наверное, ирония. Подходит такое слово?
Льюин сидел, слепо уставившись в экран, и вспоминал, как он в первый раз вошел в дом после того, как уехал Рауль. Все, что осталось, полиция забрала с собой — на изучение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85