Может быть, это объясняет...)
— Когда мой отец был жив, у нас был один такой, который, Богом клянусь, пытался разговаривать. Подойдет поближе, ничего не боится и начинает кричать на тебя. Ты ему отвечаешь, а он опять кричит. Очень веселил меня. Я почти каждый день с ним говорил. Скучал по нему, когда его не стало. Я знаю, это глупо.
Адель смутно предчувствовала, что на всю зиму ей тоже придется ограничить свой круг общения баранами. Все-таки девушке нужна какая-нибудь интеллигентная компания, а никто из ее мужчин разговорчивостью не отличался.
Выходит, это единственный способ не свихнуться, подумала она и резко передернулась, представив себе, как бежит среди ночи по полю, а овцы улепетывают от нее во все стороны. А она кричит: «Я же просто хочу поговорить с вами! Пожалуйста!»
— Холодно вам? — спросил Льюин.
— Нет, мне хорошо. Просто кто-то прошел по моей могиле.
— Понятно, — вежливо сказал Льюин. По-городскому говорит, подумал он.
— А еще они, бывает, кричат, когда грузовик приезжает по их душу. Чувствуют что-то. Не спрашивайте меня как, но они все прекрасно понимают. Все понимают, только устраивают шум. Странно, но когда их погрузят, они затихают. Наверное, просто забывают. И кататься им нравится. Мы с отцом несколько раз ездили вместе с ними. Большой грузовик с прицепом, деревянные доски вдоль борта, и овцы стоят, головы высовывают и таращатся во все стороны. Как будто едут отдыхать. Туристы. А потом... Ну ладно.
Он вдруг замолчал. Адель уже начала привыкать к тому, как резко менялось его настроение. К тому же раз когда-то у него была овца, с которой он болтал, то можно было понять, что ему не очень хотелось говорить о забое. Они помолчали. Потом Адель, неожиданно для самой себя, спросила:
— Льюин? В рагу не было мяса, верно?
— Мяса? Нет.
— Вы вегетарианец?
— Да. Почти всю жизнь, и мой отец тоже.
— А можно спросить, почему?
— Почему же нельзя? Я скажу. Я, понимаете, видел, как они в грузовике, а потом — как их режут. Перерабатывают, так это называется, но на самом деле их просто режут. Я видел, как они закатывают глаза, бьются и кричат. Пытаются убежать. Пытаются вырваться. Кусают, топчут друг друга. Я видел, как одна овца начисто откусила другой ухо, так боялась. Гадят, простите, сами на себя. Трап становится таким скользким от дерьма и крови, что они не могут спуститься, падают, ломают ноги, те, что вверху, топчут тех, что внизу. И они все время орут. Им есть чего бояться. Они понимают, что сейчас будет. Перерабатывающий завод, скотобойня, как хотите назовите, но он пахнет; не просто кровью, это запах страха, вы можете услышать его, и они могут услышать его. Скотобойня пахнет смертью. Нет, я не хочу есть мясо, благодарствую!
В его голосе слышалась ярость.
— И это еще не все. Случается, электрошок не срабатывает. Тогда они не умирают сразу же, виснут, распоротые, бьются и кричат. И двигаются к машине, которая сдирает с них шкуру. Одно время мне постоянно снилось...
Он замолчал и картинно сплюнул, как будто что-то грязное попало ему в рот.
Тут что-то еще есть, подумала Адель. Я уверена. Что-то такое, о чем ты не хочешь говорить.
— В общем, вряд ли стоило это начинать, — сказал он и резко хохотнул. — Здесь многие не едят мяса, не только я.
— Сэм недавно перестал есть мясо, — сказал она, немного помолчав. — Почему — не говорит.
— Да. Ну, нам надо идти в дом, если мы туда собираемся. Неохота стоять в поле целый день. Незачем и вам ноги бить.
* * *
Запрыгнув вместе с Сэмом на заднее сиденье, Элвис уселся среди пакетов, до предела выпрямил спину и вызывающе задрал морду. Он знал, как надо себя вести, когда тебя везут в лимузине. Время от времени он наклонялся вперед и дышал Джеймсу в шею, будто бы указывая: «Притормозите здесь, шофер»; на поворотах пластик сидений скрипел под его лапами — он пытался усидеть и не потерять достоинства. Крупный пес без всякой родословной.
Ехать надо было всего-то три мили, да и то лишь из-за серпантина вьющейся дороги. Напрямую мили полторы, не больше. Джеймс не торопился, и они тащились миль тридцать в час, наслаждаясь пейзажами. Сэм уже пресытился овцами, коровами и лошадьми (по пути туда он почти каждые полминуты информировал: «Опять коровы!») и ограничивался комментариями по поводу такой экзотики, как сараи, тракторы и тюки прессованного сена, которые бросали в кузова грузовиков.
Глаза Джеймса следили за дорогой, его мысли витали очень далеко. Этой ночью ему дважды показалось, что Сэм принимался что-то бормотать, довольно громко, но невнятно, будто кричал сквозь толстое стекло. Один раз Джеймсу послышалось «Руфи». Он до сих пор не говорил с Сэмом о случившемся: все они разбежались каждый по своим углам и вот уже несколько месяцев не вылезали оттуда, ошеломленные и прибитые. Если не считать того раза, когда Сэм сказал Странную Вещь, они вообще об этом не говорили, да и в тот раз это не было обсуждением, это было приступом паники. Джеймса задел не вопрос Сэма, а слово, которое прошептала Адель: «Как?» Он вдруг понял, что знает Адель куда хуже, чем считал. Его захлестнула волна беспомощности. Это было то нечастое откровение, когда вдруг понимаешь, насколько одиноки на самом деле люди, каждый внутри себя.
Он свернул у края глубокого обрыва, там, где по дороге могли проехать две машины. На вершине холма, прямо над заливом Фишгард стояли камни, восемь божеств. Когда-то, в легендарные времена, они упали с неба и из-за пороков валлийцев обратились в камни. Поля были большей частью предназначены для выгула, но использовались также под зерновые и под травы. Блеклые, ностальгические, манящие цвета иллюстраций к «Десяти маленьким цыплятам», детской книжки пятидесятых годов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85