Священник высоко поднял кусочек тела Христова, и в церкви воцарилась тишина.
— Ессе Agnus Dei, узрите агнца Божьего, — произнес он, — ессе qui tollit peccata mund, узрите того, кто уносит грехи мира.
Люди по очереди вставали со скамей и подходили к алтарю — все, кроме детей, отягощенные грехами. Встал и Кристофер и вслед за Уильямом присоединился к очереди грешников. Пожилой человек опустился на колени и открыл рот, чуть высунув язык и готовясь вкусить тело Господне.
— Corpus Domini nostri...
«Так много грехов», — думал Кристофер, глядя, как сверкает в отблесках свечи дискос. Тело Господне коснулось языка пожилого человека. Смертные грехи, незначительные грехи, семь главных грехов. Грехи за проступки и оплошности, грехи гордости, похоти и чревоугодия, грехи плоти, грехи духа. Грехи глаз, грехи ушей, грехи сердца.
— Jesu Christi...
Он встал на колени и открыл рот. Он ощутил, как облатка коснулась его губ, сухая, безвкусная, одинокая.
— ...custodiat animam tuam in vitam aeternam. Amen.
* * *
Когда Элизабет умерла, какая-то часть его ушла вместе с ней. Они с Уильямом посетили ее могилу перед службой — маленький, засыпанный снегом могильный холм, каких много за церковью. Теперь она принадлежит земле. Он вспомнил похороны — мороз, земля, затвердевшая как железо, бесполезные зимой лопаты, черные лошади, чье дыхание потерянно висело в морозном воздухе.
Он вспомнил, какой она была в эти последние два месяца жизни: то бледная, то пылающая лихорадочным жаром, отдаленная, повернувшаяся лицом к стене, остро осознающая приближение смерти. В ее уходе из жизни не было ничего величественного и романтического, ничего прекрасного и возвышенного: просто молодая женщина, терзаемая болью, просто кровь и мокрота, а в конце гниение. После ее смерти пришли люди и сожгли ее одежду, и мебель из ее спальни, и скребли стены, словно в них поселились смертоносные испарения. Ей был тридцать один год.
В течение этих двух месяцев он сидел у ее кровати, держал ее за руку, и все эти два месяца он ощущал, что они стали чужими друг другу. Она умерла на его руках, но его вполне могла бы заменить медсестра. Между ними пролегло больше чем война: в их мире обрести любовь было так же тяжело, как обрести прощение.
Они встретились в Дели одиннадцать лет назад, на первом зимнем балу. Она появилась там вместе с «рыболовным флотом» — ежегодно появляющимся контингентом девушек брачного возраста, ищущих мужей, — и покинула его, став миссис Уайлэм. Он не любил ее — да девушки из «рыболовного флота» и не рассчитывали на любовь, — но он научился заботиться о ней.
Он снова сел на церковную скамью. У алтаря священник закончил обряд очищения потира и начал читать «Антифон»:
— Ессе Virgo concipiet et pariet filium. Узрите девственницу, которая зачнет и родит сына.
Через месяц Кристоферу исполнялось сорок, но он чувствовал себя старше. Его поколение — то, что от него осталось, — уже состарилось: преждевременно состарившиеся молодые люди правили приходящей в упадок империей и заделывали бреши, оставшиеся от войны. Он содрогнулся при мысли о том, что Европе грозит еще одна война. Год назад эта мысль не взволновала бы его. Теперь у него был сын, за которого он боялся.
В отличие от многих из тех, кто провел войну в окопах Франции и Бельгии, разум и тело Кристофера закончили войну без ранений. Но его собственная война, эта темная, секретная и грязная война, о подробностях которой он не имел права рассказывать, изменила его. Он вернулся с войны с израненной душой: холодный, холодный и одинокий, и пыль Индии душила его, забивая горло, легкие и ноздри сухими и терпкими запахами. Смерть Элизабет, наступившая так скоро после его возвращения, сделала изменения в его душе необратимыми, они застыли, заледенели и навсегда остались в его крови. В душе его теперь преобладали чувства, знакомые тем, кто прошел через войну и смерть: горечь, утрата способности радоваться, определенная холодность чувств, глубокое ощущение бессмысленности и горечи существования. Но были в его душе и другие чувства, чувства, которые удивляли его: осознание человеческой ценности, несмотря на окутывающую это понятие помпезность, сострадание к тем, кого он убил, и к собственной жестокости, терпение, с которым он принимал то, что, по его мнению, нельзя было изменить. Временами он мечтал о высоких белых горах и прохладных гладких озерах. И большую часть времени он проводил с Уильямом.
Священник закончил последний отрывок из Евангелия, отзвучали последние молитвы и гимны, и служба подошла к намеченному концу. Кристофер взял Уильяма за руку и вышел из освещенной церкви в темноту. Было предрождественское воскресенье, но он обнаружил, что не может поверить в то, что Бог когда-нибудь вернется на эту землю.
Они не заметили машину, поджидавшую их во мраке неподалеку от церкви.
Глава 2
— Кристофер.
Он повернулся и увидел, как кто-то, выйдя через боковой придел церкви, направляется к ним. Это оказался отец Миддлтон, все еще облаченный в сутану.
— Добрый вечер, отец. Чем могу служить?
— Я бы хотел поговорить с вами, Кристофер, если можно. Могу я немного пройтись с вами? Вы не против?
Священник слегка поеживался от холода. Его тонкая сутана была одеянием скорее для духа, нежели для тела. Но он был сильным человеком, который всегда старался по мере возможности игнорировать погоду. Кристоферу он нравился: он не стал превращать похороны Элизабет в церковное шоу, а после смерти помогал ему тем, что воздерживался от разговоров о благословенных душах, обитающих в раю.
— Возможно, нам лучше вернуться в церковь, — предложил Кристофер. — Здесь вам будет холодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139