Но это было больше чем ритуал, у них была сила, которая держала их в воздухе, и это не поддавалось объяснению.
Маска и нож опустились в алтарь, крышка сама закрылась. Оставшиеся члены клана сбросили с себя балахоны и еще свободней продолжали парить в воздухе. Скорее всего, под балахонами на них не было никакой одежды или она была настолько обтягивающей, что силуэты казались нагими. Тени, словно птицы подхваченные ветром, направились в сторону чащи леса. Санька снова пробрал озноб. Он уснул или потерял сознание, глаза его закрылись, и ужас прекратился.

* * *
— Вот уж горюшко-то, и как это тебя так угораздило-то, светик ты мой, — причитала бабушка около Санька. — Вот уж окаянные! Кидают бутылки, где не попадя, а дитятко мое вот и порезалось. Да чтобы рученьки у них да поотсохли! Сильно болит, родненький мой?
Саня кивнул головой, хотя и хотел сказать «нет», а бабушка все не унималась.
— И куда это лесники-то смотрят? Вот я старому дядьке Ваньке бороду-то пошкубаю, что за нашей частью леса не смотрит, пускает туда всяких, они там нажрутся, напьются, бутылок набьют, а честный люд потом страдает. Где ты говоришь упал-то?
Саня вначале не понял, что к нему бабушка обращается. Все спуталось — правда с вымыслом, фантазия с реальностью. Он застрял в каком-то промежуточном мире, будто он уже здесь, а с другой стороны в его голове все еще звучали распевы обрядовых песен ночных привидений. И как до села дошел не помнит — все как в бреду.
Бабушка погладила его по голове и одернула руку.
— Святый Боже! Да ты же горишь весь! Не хватало, чтобы ты заражение получил, тогда всем тут мало будет.
— Баб Дусь, не надо кричать, пожалуйста, у меня голова сильно болит, — Сашу раздражали всякие звуки, особенно последнее предложение, он и не понял чем, но словно цыганская иголка вонзилась в его барабанные перепонки.
— Прости, голубчик мой. Переживаю-то я, вот мамка твоя да как узнает, так она тебя больше и посылать-то ко мне не будет. Скажет, совсем старики с ума выжили, не смогли дитя углядеть, — тут бабушка расплакалась, — а ты ведь единственный внучек-то у меня, одна отрада в жизни.
— Да ладно, бабуля, не плачь, я тебя люблю, — и Санек не поняв, зачем обидел бабушку, крепко обнял ее. — Я маме сам объясню, что ты тут не причем. Расскажу ей, как полез по грибы, не осмотрелся, споткнулся и упал на разбитую бутылку. Ну поругает малость и всего делов-то.
— Сам он объяснит, как же! Дед вот сейчас придет, погоню его до дядьки Ваньки, пусть на завтра мотоцикл попросит, и отвезем тебя. Кровушки-то потерял, как посмотрю, не мало, — бабушка посмотрела на все еще забинтованные разорванной футболкой руки и не решалась размотать, боясь увидеть раны.
— Мотоцикл, который с коляской?
— Да ты же помнишь, мы как-то к Вите, к папке новому твоему приезжали на день рождения.
— А ты с нами поедешь?
— А то! У меня правда и дела есть, но постараюсь пораньше управиться. Давно мамку твою не видела, соскучилась по ней. Она может себя и до сих пор виноватой чувствует, так мы с дедом на нее зла вовсе не держим, — бабушка прослезилась и вытерла глаза кончиком косынки. Из-под нее местами выбивались седые волосинки, которые она то и дело прятала обратно.
— Ну что ты, мы же папку помним.
— Я знаю. И она молодец, что такого человека как Виктор нашла, да и тебе лучше, чем вовсе без отца-то, — мужчину же надо вырастить, — тут она улыбнулась и потрепала светлые, но испачканные сажей и кровью волосы Санька. — Так, надо бы тебя покупать, да и руки перебинтовать, а то и вправду не хватало только заражение получить.
— Только ты зеленкой не будешь? — Саша, зная какие там раны, боялся что не выдержит боли.
— Соколик ты мой, я на фронте столько людей бинтовала и лечила, да и зеленкой мазала. Ни один не пискнул. Я аккуратненько, ты и не почувствуешь. Надо же, сам себя смог забинтовать.
Бабушка Дуся заранее приготовив бинты, марлевый тампон, вату, перекись и зеленку, взяла его руки и приступила к делу. Срезав странный узел, который можно было завязать только наспех, и только одной рукой, начала снимать с раны то, что было некогда футболкой. Ей, словно было больно самой. Вот и последний слой, весь пропитанный засохшей кровью, прилип к порезам. Понемногу, пропитывая «бинты» перекисью, она стала открывать рану.
Санек то морщился, то тихонько всхлипывал, но старался держаться как настоящий мужчина. А перед глазами кадр за кадром прокручивались события прошлой ночи. И тут Саня непонятно почему улыбнулся и сказал:
— Привет и тебе дедуля, это я твое горе луковое.
Но ведь Саня сидел спиной к дверям, к тому же бабушка в упор не видела деда.
— Что с тобой, свет мой? — испугалась бабушка, но не успела договорить, как дверь и вправду распахнулась и показался дед Петро, улыбавшийся во все десять последних зубов.
Увидев, что в гостях внучок, он чуть не подпрыгнул.
— Привет всем, а кто это у нас в гостях?
Бабушка, недоумевая, посмотрела на Санька. Тот повернулся и чуть медленней повторил свою реплику:
— Привет и тебе дедуля, это я твое горе луковое.
«Почему дедушка дважды спросил одно и тоже? — удивился Санек. — Может это старость». Потом взглянул на бабу Дусю, та перекрестилась и зачем-то плюнула трижды через плечо.
— Вот на улице погодка, сырость — ужас, — дед даже передернулся. — А с леса розовый туман ползет, не к добру это, никак упырь свежей кровушки испил.
— А ну тебя старого к лешему, — бабка махнула сердито в его сторону рукой, — чего дитя зря пугаешь.
— Это ты молчи лучше, баба, не знаешь так помалкивай, а люди издревле поговаривали, что как из леса туман розовый поволокло, жди беды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129