Не могу не пережить нарисованные им в тот вечер сцены. Очевидно, японские солдаты брали себе в качестве трофея все, что угодно — ухо, скальп, почку, грудь. Эти трофеи они вешали себе на пояс, прикалывали к фуражке. Счастливчики, разжившиеся скальпами или гениталиями, пользовались особым уважением. Со своими трофеями они позировали перед товарищами, а те их фотографировали. Лю слышал, что группа солдат пришила китайские скальпы со старомодными маньчжурскими прическами к своим фуражкам. По ним сразу узнавали их подразделение. Среди японцев был солдат из другого подразделения. Он носил с собой кинокамеру, то ли украденную у журналиста, то ли похищенную в одном из больших домов в Международной зоне. Солдаты позировали и перед ним, смеялись и забрасывали через плечо маньчжурские косы. Подражали походке девушек из кабаре на проспекте Эдуарда VII. Они не стеснялись своего неестественного поведения. Напротив — гордились, старались выделиться.
Я пишу это и чувствую, как колотится сердце. За окном тихо падает снег. Как же насчет кожи? Срезанной человеческой кожи? Что за трофеи собирает этот Янь-ван?
Вот один из них.
Девочка была мала. Возможно, трех или четырех лет. Сын Лю привел нас посмотреть на нее. Она лежала неподалеку, на улице возле фабрики, лицом вниз. Волосы рассыпаны по сторонам, руки сложены под телом.
Я посмотрел на мальчика.
— Когда это произошло?
Он пожал плечами.
— Она была здесь вчера вечером.
— Ее надо похоронить.
— Да, — согласился он. — Да.
Но с места не двинулся.
Я подошел посмотреть. Приблизившись, увидел, что куртка, отливающая на солнце серебром, шевелится. Она дышала.
— Она жива, — сказал я, обернувшись.
— Жива? — Лю свирепо посмотрел на сына. — Ты знал об этом?
— Нет, — сказал он и попятился. — Честно, я думал, она умерла.
Лю плюнул на землю. Отвернулся от сына и подошел ко мне. Мы посмотрели на девочку. На ней была стеганая куртка. Ноги перебинтованы шерстяными тряпками оливкового цвета — по-видимому, кусками армейского японского одеяла.
Я наклонился к ребенку.
— Повернись, — сказал я. — Перекатись на спину. Она не двигалась, на ее спину упала тень кленовой ветви. Я взял ее за руку и повернул на спину. Она была легкая, как перышко, волосы и руки бессильно упали на снег. Я сделал шаг назад и замер. Передняя часть ее брюк была вырезана, в правом боку, под ребрами, отверстие размером с чашку для риса. Там должна была находиться печень. Я видел черное гангренозное пятно по краям раны. Запах заставил меня закрыть рукавом нос и рот. Это был запах мокрой гангрены. Газовая гангрена. Даже если бы я отнес ее сейчас в больницу, она бы не выжила.
Я стоял, закрыв лицо рукой, и смотрел на дыру в животе ребенка. Пытался понять, зачем это сделано. Рана явно не случайная. Отверстие сделано ради какой-то цели. Я почувствовал, как в моих жилах стынет кровь.
— Что это? — тихо спросил я у Лю. — Это трофей? — Другой причины я не видел. — Это сделали ради трофея?
— Ши Чонгминг, не спрашивайте меня. Я никогда не видел ничего подобного…
В этот момент глаза ребенка открылись. Она увидела меня. Я не успел опустить руку. Она заметила отвращение на моем лице, увидела, что я плотно закрыл рукавом нос, спасаясь от запаха. Поняла, что меня тошнит. Девочка моргнула. Глаза ее были чистыми и живыми. Я опустил руку и постарался дышать нормально. Нельзя допустить, чтобы ее последним прижизненным впечатлением было то, что она внушает отвращение.
Я в отчаянии обернулся к Лю. Что делать? Что я могу для нее сделать?
Он устало покачал головой и пошел к обочине дороги. Увидев, куда он направляется, я понял. Он заметил вывернувшийся из мостовой тяжелый камень.
Когда все было кончено — ребенок перестал дышать, а камень оросился ее кровью, — мы вытерли руки, застегнули куртки и присоединились к мальчику. Лю обнял сына и целовал его в голову, пока мальчик не засмущался и не вывернулся из объятий. Снова повалил снег. Мы молча пошли по домам.
Старый Отец небесный, прости нас. Прости за то, что у нас не осталось сил похоронить ее. Она лежит в снегу. Облака, ветви и небо отражаются в ее мертвых глазах. На моей куртке и под ногтями осталась ее кровь. Я уверен, что следы остались и в сердце, но я их не чувствую. Я ничего не чувствую. Потому что это Нанкин, и эта смерть не первая и не последняя. Одна смерть ничего не значит в городе, по улицам которого разгуливает дьявол.
45
Комната медленно погрузилась в темноту. Сидя на футоне, я ждала повторения странных звуков. Сердце сильно стучало. Как только улавливала пугавший меня звук, он тут же тонул в реве разыгравшейся стихии. За окном мелькали тени гонимых ветром листьев. В полумраке мне невольно представлялись фантастические вещи: казалось, дом, словно маленькое суденышко, качается на волнах; чудилось, что город погиб под обрушившейся на него атомной бомбой.
И снова тот же звук. Что это? Я повернулась к двери. Первое, что пришло в голову, — коты в саду. Иногда я видела там котят. Они карабкались по москитным сеткам, словно обезьяны, орали дурными голосами. Я встала на четвереньки и подползла к двери, слегка ее приоткрыла. Сделала это осторожно, чтобы она не проскрипела по направляющей планке. Выглянула в коридор. Несколько ставней были отодвинуты, открыто было и окно напротив комнаты Джейсона, словно после нашей ссоры он стоял здесь, куря сигареты. В саду бушевал ветер, он ломал ветки и занес на дерево полиэтиленовый мешок. Мешок трещал и отбрасывал призрачные тени на стены и циновки коридора.
Однако разбудил меня не ветер. Чем дольше я смотрела на знакомый коридор, тем больше понимала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102