Я убиваю…
При воспоминании о жертвах Жан-Лу, Никто или как его еще там, Фрэнком овладела неимоверная злость. Злость настолько лютая, что теперь — Фрэнк не сомневался — он разломает эту металлическую дверь голыми руками и вцепится в горло человека, скрывающегося за ней…
Легкий шум вернул его к реальности. Лейтенант Гавен постукивал кулаком по металлу в разных местах и прислушивался. Потом повернулся, и на лице его опять появилось далеко не радостное выражение.
— Месье, думаю, мой Гашо едет сюда с пластитом напрасно. Не хотелось бы вас огорчать, но я все-таки сперва поискал бы возможность пообщаться с нашим человеком, если, конечно, он там. Нужно объяснить ему, что он обнаружен и у него нет другого выхода. Сожалею, но должен предупредить: если он все же не захочет выйти по доброй воле, то сделать это с помощью взрыва будет непросто. Взрывчатки понадобится столько, что половина горы взлетит на воздух.
ОДИННАДЦАТЫЙ КАРНАВАЛ
Он находится в своем надежном укрытии, в той коробке из бетона и металла, которую кто-то когда-то соорудил под землей из страха перед так и не состоявшимся событием.
С тех пор как он случайно узнал о существовании укрытия и, впервые войдя сюда, понял, что это такое и чему служит, он содержал его в идеальном состоянии. Кладовая заполнена консервами и бутылками с минеральной водой. Простая, но эффективная система рециркуляции жидкостей позволяет при необходимости фильтровать и пить даже собственную мочу. То же самое касается и воздуха — он очищается в замкнутой системе с помощью фильтров и химических реагентов, которые не нужно доставлять снаружи. Запасы продуктов и воды таковы, что он может спокойно оставаться здесь больше года.
Теперь он выходит отсюда лишь глубокой ночью, с единственной целью — подышать чистым воздухом и ощутить летние ароматы ночи — только ночью он чувствует себя спокойно. В саду растет огромный куст розмарина, и его сильный запах почему-то напоминает ему аромат лаванды. Они так непохожи, и все же достаточно этой мелочи, чтобы в памяти тотчас всплыли воспоминания,
— словно неслышно опускается игла на пластинку, вынутую из стопки механической рукой. Сочетание ночного мрака и этого аромата возбуждает.
В полнейшей темноте он движется по этому дому, который изучил во всех деталях, так бесшумно, как умеет только он. Иногда он выходит на террасу и стоит в тени, прислонившись к стене. Закинув голову, смотрит на звезды. Он не пытается угадать по ним будущее, просто любуется их ярким мерцанием. Он не задается в этот краткий миг вопросом, что будет с ним, с ними. Это не безответственность или беспечность, а всего лишь понимание, что подобные вопросы ни к чему.
Он не казнит себя за допущенную ошибку. С самого начала было ясно: рано или поздно он в чем-то ошибется. Таков закон случайности применительно к эфемерной жизни человеческих существ, и кто-то очень давно научил его, что за ошибки надо платить. Нет, не совсем так. Заставил его понять на собственной шкуре, что за ошибки платят.
И он — они оба — расплачивались за свои ошибки. С каждым разом наказание становилось все более суровым. По мере того как они росли, право на ошибку все уменьшалось, пока не исчезло совсем. Тот человек был несгибаем, но в своей самоуверенности он забыл, что сам тоже всего-навсего человек. И эта ошибка стоила ему жизни.
Он выжил, а тот человек — нет.
После недолгого пребывания на воздухе он возвращается в свое подземное укрытие и ждет. Темный металл, которым одеты стены, создает иллюзию ночи, будто мрак проникает в дверь всякий раз, когда он открывает ее, и заполняет все вокруг. Это лишь один из множества тайников, где прячется ночь, чтобы выжить при появлении света.
В своей изоляции он не ощущает тягот ни ожидания, ни одиночества.
У него есть музыка и общество Пасо. Этого ему достаточно.
Да, Вибо и Пасо.
Он уже не помнит того момента, когда утратились их настоящие имена, откуда взялись эти бессмысленные прозвища. Может, за этим что-то стояло, а может, и нет. Всплеск детской фантазии, которая не нуждается ни в каком логическом побуждении. Подобно вере — она либо есть, либо ее нет, и все.
Сейчас он снова, в миллионный раз слушает Stairvay to Heaven в исполнении «Led Zeppelin», редкая концертная запись. Он сидит в кресле на колесиках, слегка покачиваясь в ритме этой мелодии, и ему кажется, будто он медленно, с трудом возносится — ступенька за ступенькой — к небу.
Лестница существует, а рая, наверное, нет.
В другой комнате все так же покоится в стеклянном гробу тело, словно ожидающее пробуждения в конце пути, но конца этого не будет никогда. Тот, другой, быть может, тоже слушает музыку вместе с ним но, должно быть, невнимательно, он целиком занят любованием своего нового лица, которое он, живой, добыл для удовлетворения вполне понятного тщеславия. Вскоре и этот искусственный образ испортится, как все другие. Тогда придется позаботиться о новом, но сейчас, хоть он уже и засыпает, пусть звучит из колонок голос Роберта Планта.
Отрывок завершается.
Он опирается на деревянную столешницу и тянется к кнопке «стоп». Он больше ничего не хочет слушать на этом диске. Сейчас ему достаточно этой единственной песни. Он хочет включить радио и послушать немного голоса из внешнего мира.
В ошеломляющей тишине, какая всегда настает после музыки, ему кажется, будто где-то раздаются далекие ритмичные удары, словно кто-то колотит в дверь.
Он поднимается с кресла и подходит к двери. Прикладывает к ней ухо и ощущает холод металла. Удары повторяются. Он различает сквозь толщу двери какой-то голос, тот что-то кричит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177