Он просто спрашивал, не думая в чем-то обвинять фотографа, но тот на всякий случай все же отступил назад.
— Да, в декабре. Помню ее, но как зовут, не знаю. Удивительная девушка. Мне кажется, она пришла потому, что захотела рискнуть и посмотреть, что из этого выйдет. Некоторые девушки так поступают. Я пытался выяснить ее имя, мне хотелось, чтобы она еще вернулась. — Хотем, склонив голову набок, с удовольствием рассматривал снимок. — Незабываемая девушка. В ней есть блеск, знаете, и гордость. Она даже не сказала мне, на какой шахте работает. Я показывал эту фотографию людям, расспрашивал, но перед Рождеством было много заказов, потом в январе случился этот взрыв, и я о ней забыл. Извините.
— А преподобного Мэйпоула вы о ней не спрашивали?
— Сейчас, когда вы об этом сказали, вспоминаю, что показывал ему снимок, потому что он знает по именам очень многих шахтерок. Но он ответил, что эта ему неизвестна.
— И больше он ничего не сказал?
— Нет. Но его так поразило сходство этой девушки с кем-то еще, что я отдал ему фотографию.
В редакции «Уиганского наблюдателя» Блэар взял книгу «Ланкаширские католики: упрямые души» и долго листал ее, пока не нашел то, что искал.
«В период правления Елизаветы Уиган являлся центром католического сопротивления, и поскольку семья Хэнни симпатизировала их делу, то „поповские норы“ их имения не только кишели, как настоящий муравейник, скрывавшимися там католическими священнослужителями, но последние даже осмеливались пробираться по штольням шахт Хэнни в город и служить там службы. Штольни представляли собой подземную дорогу, бравшую начало в великолепном особняке Хэнни-холл и заканчивавшуюся в весьма скромных жилищах рабочего класса. Выставленная в окне дома, где ожидался приход священника, свеча созывала доверенных людей на молитву. Память об этом маяке религиозного мужества дошла до нас лишь в названиях улиц Роман-элли (ныне снесенная) и Кендл-корт» .
Редактор из-под своего защитного козырька следил взглядом за Блэаром с момента, как тот вошел в контору:
— Вы ведь мистер Блэар, да? Вы сюда заходили пару недель назад?
— Сколько в городе улиц с названием Кендл-корт?
— Только одна.
— И ее построили Хэнни?
— Да, для семей шахтеров. Это сейчас одна из старейших улиц Уигана.
— И она до сих пор принадлежит Хэнни?
— Да. Помните, вы были здесь вместе с мистером Левереттом, искали в газетах материалы о взрыве? Простите, что я вас тогда не узнал. А ведь ваша книга лежала на прилавке! Я просто слепец.
«Знал бы ты, с каким слепцом разговариваешь», — подумал Блэар.
Идя по боковой аллее, Блэар не отставал от шагавших по параллельной улице домой шахтеров. День был субботний, впереди их ждали выходной, отдых и развлечения. От одного перекрестка до следующего Блэар старался двигаться в том же темпе, что и шахтеры, ориентируясь на стук их клогов по мостовой. С улицы до него доносились выкрики предлагавших сладости лоточников и игра уличных музыкантов. Над головой, в вечернем небе появились выпущенные в полет голуби.
Фабричные работницы тоже возвращались по домам, уступая, однако, дорогу шахтеркам. Под уличным фонарем прошли Роза и Фло. Блэар успел рассмотреть, что у Фло, отплясывавшей джигу вокруг Розы, к шали приколот бумажный цветок.
Потом Блэар потерял их из виду и испугался, что они могут завернуть по дороге в пивную или в трактир. Дойдя до задних дворов Кендл-корт, Блэар поболтался в проулке, пока в доме Розы на кухне не зажгли лампу. В окно выглянула Фло — но нет, не выглянула, а полюбовалась собственным отражением в стекле: она сменила шаль на плюшевую шляпку, украшенную бархатными цветочками. Фло обернулась, что-то сказала, скрылась в глубине комнаты, но через минуту снова появилась в окне, рассматривая свое отражение вначале задумчиво, потом с нараставшим интересом и, наконец, с явным нетерпением. К клумбе на шляпке Фло добавила бумажный цветок и исчезла. Едва за ней захлопнулась входная дверь, как Блэар уже стоял у заднего крыльца дома. Дверь была заперта, на его негромкий стук никто не ответил.
Из соседних домов доносились шум, крик, непрерывный перестук клогов. Выждав, когда этот гвалт усилился, Блэар локтем выдавил стекло. На звон разбитого окна никто не выскочил, размахивая кочергой, и тогда Блэар отпер раму и забрался внутрь.
Чайник на плите отсутствовал, его и не ставили. Гостиная была погружена в темноту, на выходящем на улицу окне не стояла свеча, которая сообщала бы верующим, что сюда придет священник совершить причащение, и Блэару пришлось засветить прихваченный с собой «бычий глаз». Он открыл уборную и принялся простукивать пол, ища доски, под которыми прослушивалась бы пустота. Он не видел, чтобы Роза входила в дом или выходила из него, но просто проверял свои предположения. Большинство людей, например, сочли бы невозможным постоянно находиться в темноте или под землей, но половина уиганцев жила именно так.
На кухне тоже не обнаружилось досок, под которыми была бы пустота, но в кладовке пол вдруг зазвучал как барабан, и, подняв вязаный коврик, Блэар обнаружил под ним люк. Открыв его, он увидел стремянку; вверх рванулся поток черного, противного воздуха. Блэар сбежал по ступенькам и быстро закрыл за собой люк, — чтобы находившиеся в штольне, если там кто-то был, не успели почувствовать внезапно возникшую тягу, — а потом уменьшил фитиль в фонаре, чтобы луч его не светил слишком далеко.
Пол штольни, проложенной задолго до появления рельсов и вагонеток, был до блеска отполирован тяжелыми салазками с углем, которые таскали по нему много веков назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147