Это был впередсмотрящий, матрос-англичанин в шляпе, защищающей голову от горячего солнца. Подняв трубку телефона, капитан связался с боцманом. Через несколько минут на палубе появился матрос на велосипеде. Он сменил впередсмотрящего, и тот вернулся в рубку.
Новым наблюдателем был пакистанец — Огилви считал, что восточные люди легче переносят жару, чем европейцы. У ног матроса стоял термос с ледяным чаем; его выдавали по приказу Огилви, чтобы не испечься на жаре и не терять бдительности. Еще один матрос взбирался на мачту. Он тоже тащил с собой термос. Их обоих сменят через час.
Видимость составляла несколько миль, и через каждые несколько минут над горизонтом появлялся вертолет, как игрушка на рождественской елке. В поле зрения то и дело возникали паруса, но только латинские, такие же вечные и такие же обычные в Оманском заливе, как скалистые утесы вдоль берега. Может ли Харден выскочить из-за одного из этих утесов? Едва ли. «Левиафан» плыл в семи милях от берега, и вертолеты не выпускали танкер из виду.
Огилви вернулся в свою каюту, где кондиционеры создавали приятную прохладу, и велел подавать ленч. Он ел медленно, делая между блюдами передышки, во время которых откидывался на спинку своего уютного кресла, размышляя о Хардене. Этот человек стал ренегатом, предателем своей благородной профессии, отверженным по своей воле. Он не одинок. В мире много радикалов, преступников и фанатиков. Все аутсайдеры несут в себе нечто общее — извращенное желание вырваться из круга человеческого тепла.
Огилви улыбнулся. Стюард решил, что капитану очень понравилась замороженная дыня, но на самом деле Огилви терзал себя приступом странного внутреннего прозрения. В редкие минуты самоанализа он включал моряков — и капитанов и матросов — в клан добровольных изгнанников.
Покончив одновременно и с ленчем и со своими мыслями, капитан лег в кровать, чтобы в последний раз отдохнуть перед тем, как начнется сложная работа по прохождению через переполненный Персидский залив и погрузке нефти. У него не будет ни одной минуты покоя, прежде чем он не поведет «Левиафан» мимо этих берегов в противоположном направлении, домой. Огилви поднял трубку телефона, стоящего у кровати, и вызвал мостик, желая услышать доклад о ходе поисков и состоянии воздушного прикрытия. Ничего нового ему не сообщили; арабские вертолеты по-прежнему обшаривают море по курсу «Левиафана». Неужели они где-то ошиблись?
Он лежал без сна в затемненной каюте, непрерывно размышляя, снова и снова мысленно рассматривая карты. Ему казалось, что он догадывается об образе мыслей Хардена. Он вспомнил, как этот человек сидел в баре, слушал, наблюдал, потом набросился на него. Харден любил нападать из засады. А то, что он пережил шторм, который вывел «Левиафан» из строя, и не оставлял своих замыслов, доказывало, что он человек чрезвычайно решительный, пусть даже и сумасшедший.
Огилви снова поднял трубку.
— Радиорубка, говорит второй офицер...
— Соедините меня с капитаном Брюсом.
За десять минут, которые понадобились для установления связи с Брюсом, он оделся. Брюс начал разговор с заверений: иранцы обещают поймать Хардена в ближайшее время. Но Огилви оборвал его:
— Судя по всему, Харден повернул назад.
* * *
Харден глядел на воду, разливающуюся по полу. Сколько времени он спал? Почему он не заметил, как сильно яхта погрузилась в воду? Радист «Левиафана» по-прежнему вызывал Доху.
— Гольф-Оскар-Янки, Гольф-Оскар-Янки... Говорит Сьерра...
Харден сорвал наушники и включил громкоговоритель.
— ...Фокстрот-Браво вызывает Гольф-Оскар-Янки. Ответьте, вы слышите меня?
Харден выбежал на палубу и стал работать большой ручной помпой, установленной в кокпите. Из отверстий в корме выливалась вода. Радио умолкло. Харден с механической регулярностью работал насосом. Тело покрылось потом, соленая жидкость стекала по лбу, попадая в глаза. Сердце колотилось все быстрее и быстрее. Когда заболела ладонь, он переменил руки.
Затем радио снова громко заговорило.
— Гольф-Оскар-Янки, Гольф-Оскар-Янки, — повторял голос, заглушая тихий писк морзянки.
Согнувшись под навесом, укрывающим от солнца, Харден продолжал качать, снова переменив руки. Где-то под ватерлинией в корпусе образовалась дыра. Вероятно, расшатался вал винта, но найти течь и заделать ее было невозможно, пока не откачана вода.
Его тело и разум были поглощены работой. Вверх — вниз, вверх — вниз. Подними рычаг — опусти рычаг. Подними — опусти, вверх — вниз — на убийственной жаре. Шум в ушах заглушал стук мотора. Харден начал задыхаться. Вверх — вниз, вверх — вниз, вверх — вниз.
— Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво. Пожалуйста, подождите секунду, — раздался по радио голос, говоривший по-английски с сильным акцентом.
— Как слышите меня? — спросил радист «Левиафана».
Ему никто не ответил.
Харден перегнулся через борт. Вода, выливавшаяся из трюма, по-прежнему была чистой. Харден вернулся к помпе.
— Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво, — снова раздался голос с акцентом. — Говорит Гольф-Оскар-Янки, прибрежная радиостанция в Дохе. Добрый день. Это «Левиафан»?
— Лима-Европа-Виктор-Индия-Аль...
— Ну да, «Левиафан», — прервал радист в Дохе. — Мы ждали вас. Как у вас дела?
— Все в порядке, спасибо. Это говорит Ахмед Шид?
— Да, «Левиафан».
— С вами разговаривает Гордон Макинтош. Рад снова слышать ваш голос.
— И я рад слышать вас, мой друг, после долгой разлуки. Как прошло плавание?
Харден повалился на пол кокпита, дрожа от усталости.
— Великолепно, — ответило радио. — А у вас все в порядке?
— В полном порядке, благодарю вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127