А только белые содержались здесь потому, сказал Уоррен, что лагерь был задуман как обменный материал: важные люди с Запада на высокопоставленных японских военнопленных. Почему-то из этой идеи ничего не получилось, и заключенные оказались ненужными. Сам Уоррен уцелел только благодаря удаче.
Он признался, что года четыре назад убежал из дома. Спрятавшись на борту японского грузовика, отходившего из Нью-Йорка, он попал таким образом в Японию, где и провел всю войну как пленный. Детская выходка, разумеется, но он за нее заплатил уже много раз. Больше ему сказать нечего.
Глава 6
Англия
Август 1985
Лорд Оливер Ковидак стоял рядом со своим котом в кухне — жил он в переделанной конюшне пятнадцатого века, и кухня была не очень большая. Кот и он подходили друг другу: оба круглолицые и седые, с коротким плотным телом, из ушей волосы торчат. В свои шестьдесят восемь лет, все еще неугомонный, Ковидак, на лице которого выделялись большой нос и мешки под глазами, был младшим из них двоих. Коту, звавшемуся Эдвин Друд, было двенадцать, для кошек это преклонный возраст.
Старость нисколько не смягчила вредный характер м-ра Друда. В начале их совместной жизни Ковидак пытался научить кота послушанию. Да и хорошо бы и подлизывался немного. Какое там… Зря время потратил. Кошки, будь они прокляты, существа независимые и неблагодарные. Ковидак не смог подчинить зверушку, не смог потому, что они с м-ром Друдом были слишком похожи. Оба с сильным духом, непокорным. Оба по натуре одиночки. Оба охотники, из той породы, что подбирается к жертве украдкой.
Сегодня Ковидак готовил м-ру Э. Друду особый обед по случаю пятницы: полусваренная куриная печень, нарезанная на мелкие кусочки, затем смешанная с сырыми яичными желтками, столовая ложка пива и немного ячменя. Отвратительно, если не сказать больше. А м-ру Друду этот ужас нравился больше мышей.
Приготовляя по пятницам жуткую смесь, Ковидак всегда надевал резиновые перчатки и жалел лишь о том, что противогаза у него нет. Запах, возносившийся над обедом кота, придавал новое значение слову «зловонный». Но, в конце концов, почему бы не побаловать зверюгу, у которой давно наступила зима жизни.
Ковидак соскреб обед Эдвина Друда из деревянной чаши на старинную, девятнадцатого века посудинку для масла с широкими плоскими ручками, потом снял перчатки и поставил блюдо на поднос. Затем помыл руки и приготовил обед себе: нарезанные персики, норвежский хлеб, мармелад, сыр чеддар и маленький чайничек «Эрл Грей». Свою пищу поместил на тот же поднос и направился в южный конец конюшни, где на возвышенной платформе находилась его библиотека и где он писал книгу. М-р Друд шел впереди.
На платформе стоял большой стол красного дерева, туда Ковидак и поместил поднос. Блюдо Эдвина Друда поставил на толстый словарь. Сунул себе в рот кусочек сыра, поднял кота с пола и устроил перед отвратительным месивом на блюде. Приятного аппетита, любезный Друди.
Ковидак сел в тронное кресло периода Ренессанса, ножки у него были в виде лап с когтями, и потянулся к большому линованному блокноту, записи в котором прервал двадцать минут назад. Перестав жевать, прочитал последние строчки, чувствуя то же холодное удовлетворение, что и всегда, когда работал над книгой, которая разоблачит Уоррена Ганиса как убийцу жены Ковидака сорок лет назад. Книгу, называться она будет «Великая победа», он почти закончил. К осени, возможно, отдаст издателю, и тогда его бедная Касс спокойнее сможет лежать в могиле.
Она была похоронена в семидесяти пяти ярдах от окна его спальни, у ствола большого бука, на могиле росли болотные ноготки. Похоронили в подвенечном платье, с молитвенником, который она прижимала к груди в тот день, когда они поженились. И с томиком стихотворений Браунинга, она их очень любила.
Дом Ковидака стоял одинокий у основания холма, покрытого буками, среди которых было множество тропинок — ему никогда не надоедало их исследовать. Отсюда было с полмили до Амершэма, старого городка деревянных гостиниц с коньками на крышах, георгианских домов, коттеджей с соломенными крышами и двориками, мощенными булыжником. Жил он один, если не считать Эдвина Друда, а конюшню декорировал в соответствии со своими эклектическими вкусами, смешав несколько несовместимых стилей. Внешняя оболочка осталась такой же, какой она была несколько столетий: ржавого цвета черепичная крыша, стены из необработанного камня, покрытые вьющимися растениями.
Ковидак за столом откусил кусок хлеба с мармеладом, взял камковую салфетку. Эдвин Друд перестал есть, уставился в открытое окно. Ухнула сова. На кипарисе неподалеку пел соловей. Ковидак смахнул салфеткой крошки печени с усов Друда.
— Доедай скорее, любезный Друди, а то у меня навсегда испортится обоняние.
Кот опустил голову к посудинке для масла, которая обошлась Ковидаку в семьсот фунтов, он купил ее в лондонской антикварной лавке на Портобелло-роуд. Вероятно, репутация эксцентрика предшествовала Ковидаку, ибо когда он упомянул, что из этой штуки будет есть кот, продавец сказал лишь: «Как мило, ваша светлость», — и завернул блюдо без дальнейших слов. Что еще можно сказать человеку, который однажды купил частную коллекцию вещей, принадлежавших Гитлеру, за сто тысяч фунтов, и публично все сжег, которого арестовали однажды за нападение на исследовательский центр с луком и стрелами — он был яростным антививисекционистом, а исследования проводились на животных — который ездил на старом бельгийском мотоцикле, весь растрепанный, и которого боялись в парламенте из-за его резкого языка и пронзительного смеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162