Он уже никак не хотел, чтобы она оставила эту теорию. Только не сейчас. Лучше пусть нацелится на кого-нибудь другого, а он останется в укрытии.
Рэйко Гэннаи помолчала.
— В записях Акико и Пенни о «Мудзин» и Уоррене совершенно ничего нет… — Она опять умолкла.
Хандзо испугался.
— Объясним это любовью, причиной всех неразумных действий, — быстро проговорил он. — Может быть, они слишком заняты друг другом и о серьезных вещах не говорят. Может быть, Пенни считал неразумным обсуждать «Мудзин» по телефону. Ты же знаешь, он профессионал. Что же до проницательности Элен Силкс, то она уже нас один или два раза разочаровала. И если она до сих пор не замечала истинных отношений между Акико и Пенни, меня это нисколько не удивляет.
Мать долго смотрела на Хандзо, он почувствовал себя неуютно и забеспокоился, не сказал ли что не так, но тут она улыбнулась, потрепала его по щеке и согласилась — в чем-то он прав. Ее глаза блестели, и он чувствовал, что она им гордится. Хандзо хотелось убежать и спрятаться, где-нибудь подальше от этих глаз. Чувство вины мешало ему соображать, и если он не уйдет, может чем-нибудь выдать себя.
Сжимая его руки, Императрица сказала — мы уже приближаемся и скоро будем знать, кто этот Скрытый Меч. Скоро попробуем кровь этого вонючего предателя. С детским энтузиазмом она свела его руки вместе и воскликнула — я так хочу скорее прочесть отчет Полтавы об Акико и Пенни, а ты? Не дожидаясь его ответа, она продолжила: я давно так хорошо себя не чувствовала.
Даже Хандзо должен был признать, что она вдруг помолодела, очевидно, теория об Аикути сняла с ее плеч большой груз. Она сказала: меня делает сильной осознание того, что ты станешь следующим президентом «Мудзин». Хандзо, мой сын и самый дорогой друг во всем мире. У нее затуманились глаза, у него тоже. Оба заплакали. Но смятенный Хандзо не знал, по матери он плачет или по себе. Или по Еко.
* * *
В маленьком кинозале Хандзо допил свое молоко и, осмотрев картину Акико Сяка — пурпурные ирисы — оглянулся через плечо. Он мелко подрагивал. Не оттого, что кондиционер окатывал его холодом, нет, ему казалось, что за ним наблюдают. Ощущение было настолько сильное, что желудок начал завязываться узлом. После похищения в Гонконге он всегда чувствовал, если кто-то обращал на него особое внимание. Гонконг научил его предвидеть зло.
Но здесь никого нет. Зал пуст.
Может быть, кто-то прячется в проекционной будке. Она у входа и тоже должна быть пустой. Ганис выбрал именно просмотровый залец для утренней встречи с Хандзо, потому что, сказал он, это самое уединенное место в его трехэтажной квартире из сорока помещений, здесь никто не побеспокоит. Хандзо смотрел на будку, где в двух из трех окон поблескивали линзы проекторов. Кто-то за ним наблюдает. Он был в этом совершенно уверен.
Войти в проекционную будку можно было только из коридора. В панике Хандзо уронил пустой стакан на соседнее кресло и побежал по толстому серому ковру к выходу из зала. Добежав по коридору до входа в будку, он распахнул дверь и включил свет. Там было пусто.
В будке, маленькой, с низким потолком, Хандзо увидел два проектора, высокую деревянную табуретку и рабочую скамью, на которой лежала линза от проектора, пустые катушки, недельной давности номер голливудского журнала. Потертый деревянный стол был завален кассетами с пленкой, там же валялись электронные часы, книжонка Мики Спиллейна, спортивная страница из «Нью-Йорк Таймс», придавленная полной пепельницей. На стене между проекторами висел красный телефонный интерком, соединяющий будку с залом. Пахло здесь машинным маслом, застоявшимся сигарным дымом и вчерашним кофе. И — было пусто.
Все еще нервничая, Хандзо вернулся в просмотровый зал, сел в прежнее кресло, откинулся на спинку, ему хотелось спокойно подумать. Он сунул правую руку в карман пиджака, ощупал маленький медальон на золотой цепочке. Этот медальон, катами, подарили когда-то Еко ее родители. В соответствии с Сидзюкунити, сорокадевятидневной службой, они ждали сорок девять дней после смерти Еко, чтобы отпраздновать вхождение ее души в рай. На сорок девятый день семья также раздала ее вещи родственникам, друзьям и знакомым. Одетый в темную траурную одежду, Хандзо присутствовал на богослужении, проводившемся в доме родителей Еко. Он зажег свечи, воскурил благовония и молился о реинкарнации духа Еко в иную, прекрасную жизнь. Уоррен Ганис не приехал, остался в Нью-Йорке.
Сейчас Хандзо, оглянувшись, увидел седоволосого красивого Ганиса, тот был одет в белое кимоно, на ногах деревянные гэта, он нес атташе-кейс с золотыми инициалами. Американец располнел, заметно располнел с тех пор, когда они виделись последний раз несколько месяцев назад, и Хандзо это втайне порадовало. Императрица упоминала, что Ганис теперь носит корсеты, у него талия слишком расползается. Хандзо поднялся, они поздоровались на японском, поклонились. Он почуял ароматические масла, которыми массажист обработал холеную плоть Ганиса. Аромат стареющей шлюхи, подумал он.
Оба они друг друга не любили. Ганис видел в Хандзо лишь перехваленного счетовода, которому повезло, что у него такая мать — Рэйко Гэннаи. А Хандзо считал американца заурядной и вульгарной личностью. Ну и, конечно, между ними стояла Еко, а это уж навсегда.
Уселись они на соседних рядах, друг перед другом, Хандзо смотрел, как Ганис кладет кейс на колени, отпирает замки и поворачивает кейс, демонстрируя содержимое.
— Рукопись, пометки Ковидака и корреспонденция, относящаяся к его книге, — перечислил Ганис. — Здесь все. Никаких копий. Хотя почему ваша мать могла подумать, что мне захочется оставить копию этого дерьма, я не понимаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162