— Отец прижал руку к груди. — И мама могла.— Нет.— Не хочешь проверить наши алиби?— Господи, я не сказал ничего подобного!— Еще как сказал. Сказал, что все способны на все.— В разумных пределах.— О, — вскричал отец, — второй части я как-то не расслышал!Вот опять он за свое: запутывает Шона, играет с ним, как сам Шон играет с подследственными на допросах. Неудивительно, что допросы — это конек Шона. Было у кого поучиться.Они посидели, помолчали, и вдруг отец сказал:— А знаешь, может, ты и прав.Шон глядел на него, ожидая расшифровки.— Может, Дейв и мог сделать то, что ты думаешь. Откуда мне знать? Я ведь помню его мальчишкой, а взрослый он мне незнаком.Шон попытался увидеть себя глазами отца. Наверное, и его, своего сына, отец видит так же — мальчиком, а не взрослым мужчиной. Наверное, у родителей по-другому и не бывает.Ему вспомнилось, как называли его дядья отца, младшего из двенадцати детей в ирландской семье, эмигрировавшей в Штаты, когда отцу было всего пять лет. «Забияка Билл», — говорили они о Билле Дивайне, таком, каким он был до рождения Шона, и еще «шкет». Лишь теперь, слыша эти голоса, Шон различает в них покровительственный тон старшего поколения по отношению к младшему — ведь большинство его дядьев было лет на пятнадцать старше маленького братца.Теперь все они умерли. Все одиннадцать братьев и сестер отца. А «шкету», малышу, вот-вот стукнет семьдесят пять, и его засунули в приют в этом пригороде, и он коротает здесь дни возле полей для гольфа, который ему ни на черта не нужен. Последний и единственный живой, и все-таки младший, вечно младший, вечно ощетинивающийся против малейшего намека на снисхождение, не терпящий его ни от кого, в особенности от сына, готового ополчиться, если потребуется, против всего мира, но не мириться с этим снисхождением, покровительством или чем-то похожим на него. Потому что все, кто имел право покровительствовать ему, давно почили.Отец кинул взгляд на кружку Шона и бросил на стол несколько монеток в качестве чаевых.— Ну, ты готов? — спросил он. * * * Они пересекли автостраду № 28 и вышли на подъездную аллею с ее желтыми полосами ограничителей скорости и душем для машин.— Знаешь, что мама любит? — спросил отец.— Что?— Когда ты ей пишешь. Черкни ей иногда открыточку, просто так, безо всякой особой причины. Она говорит, что открытки твои очень смешные и что ей нравится, как ты пишешь. Она хранит их в ящике в спальне. Некоторые открытки там еще из колледжа.— Ладно.— Иногда — открыточку. Хорошо? Брось в почтовый ящик.— Конечно, конечно.Они дошли до машины Шона, и отец взглянул на темные окна своего домика.— Она уже легла? — спросил Шон.Отец кивнул:— Утром она везет миссис Кофлин на физиотерапию. — Резким движением отец протянул Шону руку: — Рад был тебя видеть.— И я рад.— А она вернется?Шону не надо было спрашивать, кто это «она».— Не знаю. Право, не знаю.Отец вглядывался в его лицо, освещенное желтым светом уличного фонаря, и Шон внезапно понял, что отцу мучительно знать, что сын страдает, что сын брошен и одинок; знать, что рану его не залечить и что с уходом Лорен душа сына вычерпана и пуста и пустота эта останется с ним навеки.— Что ж, — сказал отец, — выглядишь ты неплохо. Не опускаешься, следишь за собой. Ты, часом, спиртным не злоупотребляешь?Шон покачал головой:— Нет, просто много работаю.— Работа полезна, — проговорил отец.— Ага, — сказал Шон и почувствовал, как к горлу подступает горький гложущий комок.— Ну, тогда...— Ну...Отец хлопнул его по плечу.— Ну, тогда привет! И не забывай звонить матери по воскресеньям, — сказал он и, оставив Шона возле машины, направился к переднему крыльцу походкой человека лет на двадцать моложе.— Береги себя, — сказал Шон, и отец взмахнул рукой в знак согласия.Отперев машину с помощью дистанционного пульта, Шон уже потянулся к ручке дверцы, когда отец окликнул его:— Эй!— Да?Шон оглянулся и увидел у крыльца отцовскую фигуру — голова и плечи отца растворялись в сумраке.— Ты хорошо тогда сделал, что не влез в ту машину. Так и знай.Уперевшись руками в капот и прислонившись к машине, Шон силился разглядеть выражение отцовского лица.— Надо нам было и Дейва уберечь.— Вы были детьми, — сказал отец. — Вы не могли знать, а если б даже и могли...Шон помолчал, обдумывая эти слова, барабаня пальцами по капоту, вглядываясь в темноте в лицо отца.— Я и сам так себе говорю.— Ну и...Шон пожал плечами:— И все же думаю, мы должны были это знать. Так или иначе. А ты так не считаешь?Наверное, целая минута прошла в молчании, и Шон слушал стрекотание кузнечиков и шипенье газонных поливалок.— Спокойной ночи, Шон, — сказал отец, перекрывая шипенье.— Пока, — произнес Шон и, подождав, когда отец войдет в дом, влез в машину и поехал к себе. 21Эльфы Вернувшись домой, Селеста застала Дейва в гостиной. Он сидел в углу потрескавшегося кожаного дивана, а рядом, возле ручки кресла, двумя горками возвышались пустые банки из-под пива; в руках у него была новая банка, а на коленях лежал телевизионный пульт. Он смотрел кино, где было много крика.Снимая в холле пальто, Селеста видела отсветы экрана на лице Дейва, слышала крики, становившиеся все громче, испуганнее, к ним присоединились голливудские шумовые эффекты — звук опрокидываемых столов и нечто, напоминающее треск раздираемого на части тела.— Что это ты смотришь? — спросила она.— Про вампиров, — ответил Дейв. Не отрывая глаз от экрана, он поднес к губам банку «Бада». — Главный вампир убивает всех на вечеринке охотников за вампирами. Они действуют по заданию Ватикана.— Кто?— Охотники за вампирами. Ух ты! — воскликнул Дейв. — Вчистую оторвал ему голову!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133