— Угу.— С кем же еще? — бодро сказала мать, роясь в ящике комода.— Она звонит мне, но ничего не говорит.— Может быть, она просто болтает о пустяках, потому что...— Нет, папа. Я имею в виду, что она вообще не говорит, ни слова не произносит.— Совсем ничего?— Абсолютно.— А тогда откуда ты знаешь, что это она?— Знаю, и все.— Но каким образом?— Господи! — воскликнул Шон. — Я слышу ее дыхание! Понятно?— Как странно, — сказала мать. — Ну а ты-то говоришь, Шон?— Иногда. Все меньше и меньше.— Что ж, по крайней мере вы как-то общаетесь, — сказала мать, кладя перед ним последнюю вырезку. — Скажешь ей, что, по-моему, ей это будет интересно. — Она села и ребром ладоней стала разглаживать морщинку на скатерти. — Когда она вернется домой, — добавила она, вглядываясь в то, как морщинка исчезает под ее руками, — когда вернется, — повторила она, и голос ее был как шелестящий шепот монахини, убежденной в изначальной силе слова. * * * — Дейв Бойл, — сказал отцу Шон, когда часом позже они сидели за одним из столов в баре «Норы». — Помнишь, как его увезли от нашего дома?Отец его нахмурился, а потом сосредоточенно принялся выливать остаток «Киллана» в запотевшую кружку. Когда слой пены поднялся к самому краю кружки, а струя пива из бутылки превратилась в отдельные жирные капли, отец сказал:— А что... ты не мог просмотреть старые газеты?— Ну, я...— Зачем спрашивать у меня? Ерунда какая. И по телевидению это было.— Про поимку того похитителя не было, — сказал Шон, надеясь, что такого довода окажется достаточно и отец не станет допытываться у него, почему он пришел с расспросами именно к нему, так как ответа Шон и сам пока толком не знал.Он лишь понимал, что смутно рассчитывает с помощью отца определить свое участие в событии и, может быть, увидеть все в ракурсе, который ни старые газеты, ни папки с протоколами закрытых дел дать не в силах. И может быть, удастся обсудить с отцом нечто более важное, чем последние телевизионные новости. Эдакая настойчивая потребность взять быка за рога. Временами Шону казалось, что раньше им с отцом случалось говорить о чем-то, кроме повседневных мелочей (как случалось говорить и с Лорен), но убей его, он не помнил, о чем именно шла тогда речь, — все зыбилось в туманной дымке воспоминаний юности, и он боялся, что никаких моментов близости, понимания и доверительного общения между ними на самом деле и не было и с годами он просто выдумал их как миф. Отец его был человеком молчаний и недоговоренностей, тяготевших к пустоте, и Шон немало времени тратил, пытаясь понять и интерпретировать его молчание, заполнить пустоты, порожденные иносказаниями, домысливая, что имел в виду отец. А с недавних пор Шон думал, что, может быть, и сам он не всегда заканчивает предложения и договаривает то, что намеревался сказать. И уж не такой ли он, как отец, человек молчаний, тех самых, которые он наблюдал и у Лорен и с которыми так и не сумел совладать, пока молчание не превратилось в единственное, что от нее осталось. Молчание и звук телефонных помех в трубке во время ее звонков.— Зачем тебе понадобилось возвращаться так далеко в прошлое? — в конце концов произнес отец.— Ты знаешь про убийство дочери Джимми Маркуса?Отец вскинул на него глаза:— Эта девушка в Тюремном парке?Шон кивнул.— Я увидел фамилию, — сказал отец, — но чтобы дочь...— Да.— Он твой ровесник. Что же, у него девятнадцатилетняя дочь?— Джимми родил ее, когда ему было лет семнадцать, года за два до того, как угодил в «Олений остров».— Ах ты, господи, — вздохнул отец. — Вот бедолага! А старик его все в тюрьме?— Он умер, папа, — сказал Шон.Шон увидел, что это известие расстроило отца, вновь перенеся его на кухоньку на Гэннон-стрит, когда он вместе с отцом Джимми в теплые субботние вечера распивал пиво, а сыновья их играли во дворе, и воздух звенел от их веселого смеха, долетавшего с улицы.— Вот черт, — сказал он. — Но умер-то он хотя бы на воле?Шон подумал было соврать, но голова сама собой качнулась отрицательно:— В тюрьме. В Уолполе. От цирроза.— Когда?— Да вскоре после вашего переезда сюда. Шесть лет назад, а может быть, и все семь.Губы отца беззвучно повторили «семь». Он тянул пиво из кружки, и темные стариковские пятна на тыльной стороне его рук в желтом свете лампы проступали еще отчетливее.— Так легко забываешь, сколько лет прошло. Путаешься во времени.— Извини, папа.Лицо отца исказила гримаса — его единственный обычный ответ на выражения сочувствия или похвалы.— За что извиняешься? Не ты же попал в тюрьму! Господи, да Тим во всем виноват. О чем он только думал, когда пришил Сонни Тодда!— За бильярдной партией, да?Отец пожал плечами:— Оба они были пьяные. А больше — кто его знает, что там произошло. Оба пьяные, оба сквернословы, и характер у обоих скверный. У Тима еще похуже, чем у Сонни Тодда. — Отец отхлебнул еще пива. — Только что общего между исчезновением Дейва Бойла и этой... как ее? Кэтрин? Кэтрин Маркус?— Да.— Так какое же отношение одно имеет к другому?— Я не говорю, что имеет.— Но и не говоришь, что не имеет.Шон невольно улыбнулся. Возьми любого бандита, который хочет перехитрить следствие и знает законы получше любого судьи, — Шон обломает его, но с этими ветеранами, с этими крепкими, что тебе орех, недоверчивыми скептиками из поколения его отца, с этими работягами с их бешеной гордостью и полнейшим неуважением к властям, если они задумали чего-то тебе не говорить, ты можешь биться всю ночь, но к утру будешь там же, откуда начал, — с одними вопросами, но без ответов.— Послушай, папа, давай пока не думать о том, что и к чему имеет отношение.— А, собственно, почему?Шон предостерегающе поднял руку:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133