Он чрезвычайно аккуратен, и у него уходит довольно много времени на то, чтобы скрутить три больших косяка. Мы вполне могли бы уже раскурить первый, пока он этим занимается, но все молчат. Наконец он раскуривает его и передает мне:
– Это хороший табак!
– Не сигаретный, – поспешно добавляет Мараг – Трубочный. К тому же финский.
Из усыпальницы появляется жена парня с медным подносом, на котором стоят три стакана. Она, как водится, боса и беременна и поэтому очень смущается. Когда она наклоняется, чтобы поставить поднос на песок, видно, как ее лицо заливает краска. Мараг отпускает какую-то шуточку на арабском по поводу ее талии, и она поспешно исчезает.
Чай отвратительно крепкий и сладкий, но финский табак, как я вынужден признать после первого круга, совсем неплох. Когда парень начинает раскуривать второй косяк, его жена появляется снова с чайником в руках, быстро разливает нам чай и снова исчезает. На этот раз он менее крепок и менее сладок, наверное, у них кончается сахар. С раскуриванием третьего косяка женщина возникает снова, как по сигналу. На этот раз это чуть закрашенный чаем кипяток. После третьего раза она не уходит, давая понять, что продукты закончились и если требуется еще, то ей придется босиком идти в деревню. Несмотря на свое состояние, она производит впечатление невесомой, словно шар ее живота увлекает ее вверх. Муж допивает чай, ставит стакан на поднос и отрицательно качает головой – довольно.
Она наклоняется, чтобы взять поднос. На этот раз юный муж хватает ее за ногу и страстно сжимает босую стопу. У Марага аж перехватывает дыхание от этого проявления чувств, столь противоречащего мусульманским устоям.
– Вот оно как получается, – кудахчет он. – Эта молодежь курит наркоту и забывает о наших правилах поведения.
Вероятно, Мараг считает это хорошей шуткой, впрочем, трудно сказать определенно. Свет внутри усыпальницы с шипением меркнет, луна продолжает сиять. Мы сидим довольно долго, глядя на звезды и прислушиваясь к перекличке собак по соседству. Когда наступает время прощаться, мы одновременно встаем, молодой охранник засовывает свою жестяную коробочку в карман и сворачивает коврик. Призрачная голова на призрачном теле кивает и исчезает в усыпальнице.
За все это время не было сказано ни единого слова. Ни единый мускул не шевельнулся на наших лицах в лучах любопытной луны, безликое присутствие которой символизирует величие Аравии.
Мы спускаемся в деревню, где Мараг собирается заключить для меня еще одну сделку. Я торчу как сукин сын. Сфинкс напоминает огромного старого кота, обожравшегося верблюдами и «фиатами».
– Мой юный друг оказался вдали от своего бедуинского дома, – произносит, оглядываясь на меня, Мараг, вероятно ощущая необходимость объясниться. – Я его устроил на это место. Он мне приходится родственником. Я тоже в юности ушел из деревни. И его родственник устроил меня на работу.
Он идет спиной вперед, целиком развернувшись лицом ко мне.
– Но думаю, он здесь не надолго. Они вернутся в пустыню, когда ей надо будет рожать. А когда он придет обратно, я найду ему другое место. Хорошо ведь иметь своего человека рядом с пирамидой.
Я никак не могу понять, чего он от меня хочет. Может, следует ему объяснить, что я не являюсь состоятельным путешественником? Что мне потребуются годы, если не десятилетия, чтобы накопить необходимую сумму на следующий приезд сюда? Что ему лучше приберечь свое красноречие для кого-нибудь другого?
Он объясняет, что мне нельзя идти с ним торговаться и я должен подождать у него дома. Я иду за ним по проложенным в песчанике тропам, пока они не становятся шире, ровнее и не превращаются в крохотные улочки, петляющие в лабиринте кирпичных строений. Они настолько узки, что полностью непригодны для проезда транспорта и запружены лишь полночными гуляками, детьми и козами. Приятели Марага, сидящие на корточках у стен, скалятся и подмигивают ему, видя, как он тащит за собой на буксире большого здорового американца.
В пятне света перед одним из дверных проемов горстка детей играет глиняными шариками. Один из мальчуганов вскакивает и бежит за нами. На вид ему лет семь, а это означает, что ему не меньше одиннадцати, с поправкой на протеиновое голодание. Мараг делает вид, что не замечает его, а потом резко оборачивается, словно пытаясь его отогнать. Пацан со смехом отскакивает в сторону, и Мараг хватает его за руку.
– Это мистер Сами, – хрипло сообщает он. – Мой старший сын. Сами, поздоровайся с моим другом мистером Дебри.
– Добрый вечер, мистер Дебри, – говорит мальчик. – Правда, хорошая погода? – Рукопожатие у него такое же легкое, как и у отца.
Мы пересекаем общий двор, зажатый между четырьмя мазанками, и входим в дом Марага. С потолка свисает одна-единственная лампочка, разгоняющая тьму. Помещение не многим больше, чем усыпальница охранника. Внутри находятся два больших сундука, ковер, плетеный коврик, кровать и две полки. Столы, шкафы и стулья отсутствуют. Комнату украшают настенный ковер с приколотыми к нему детскими рисунками и большой букет сахарного тростника, перевязанный красной ленточкой, в углу.
Мараг знакомит меня со своей женой – маленькой женщиной с бельмом на одном глазу, что так часто встречается у египетских бедняков, – а также с мистером Ахмедом, мисс Широй и мистером Фуфу – все они младше Сами.
Мараг снимает с кровати подушку, кладет ее на пол рядом со стеной и приглашает меня сесть. Дети рассаживаются полукругом рядом со мной и принимаются меня рассматривать, пока Мараг помогает жене разжечь керосинку. Я развлекаю детей игрой на губной гармошке и даю им рассмотреть свой компас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132