– И тем не менее все археологи сходятся на том, что это было сделано медными инструментами. Никаких других в то время не существовало. Для того чтобы просверлить в таком камне маленькое отверстие современной скоростной алмазной дрелью, потребуется неделя, а этим бедным резчикам археологи не дают ничего, кроме меди.
Все это производит какое-то жуткое впечатление, выбивающее почву из-под ног, – такая точность в таком древнем творении. Джек в растерянности обходит эту чудовищную загадку.
– Черт побери, как же они жили? Забудем даже сейчас об этих чертовых орудиях. Даже если бы у них были лазеры и червячные винты – даже тогда это было бы непросто сделать.
– Никто не знает, зачем они это делали. Может, изначально в эпоху Тельца это являлось чем-то вроде символического кладбища, а потом все настолько привыкли, что продолжали делать это из года в год. Но точно никто не знает.
Джек Черри не может этого переварить.
– Тут есть какое-то извращение, вам не кажется? Какая-то…
– Глупость, – договаривает Малдун. – Что наводит меня на мысль: а не пора ли взглянуть, не уехал ли наш водитель.
Когда мы добираемся до машины, то застаем Тадда в такой ярости, что он не только не хочет везти нас обратно, но даже и смотреть на нас не желает. Он стоит, уставившись в сторону Каира, и заявляет, что мы его ограбили, лишили дневного заработка и чаевых. Он утверждает, что будет сидеть и слушать радио, пока из Гизы не подойдет какой-нибудь караван верблюдов с туристами. После путешествия на вонючем корабле пустыни любой из них будет готов обменять его на место в роскошной машине и компенсировать то, во что ему обошлось наше лоботрясничанье.
Это откровенный блеф. Он прекрасно знает, что следующего каравана может не быть до завтрашнего дня, и тем не менее намерен выдоить из нас все возможные пиастры. Но что еще хуже, этот негодяй своими четырехцилиндровыми мозгами замыслил напугать нас!
Тучи сгущались. Пока Тадд ругался с Джеком и Малдуном, я вспомнил о своем «полароиде» и решил, что могу скоротать время, упражняясь в фотографии.
Достав с заднего сиденья сумку и цилиндр с проявителем, я отхожу к маленькой каменной скамеечке на краю стоянки. Вынув из сумки фотоаппарат, я обращаю внимание на то, что в обвинительной речи Тадда начинают возникать паузы. А всякий раз, когда я нажимаю кнопку или поворачиваю объектив, его внимание становится еще более рассеянным. В качестве эксперимента я навожу объектив на него, и он полностью замолкает. Я перевожу объектив в сторону и беру в фокус Ступенчатую пирамиду. Тадд пытается вернуться к своей диатрибе, но у него ничего не получается. А потом он видит мгновенно возникающие фотографии! И после этого он – конченый человек.
Он бросает Джека и Малдуна на полуслове и с униженным видом подходит ко мне: он готов все простить – все наши оскорбления, задержки и бессмысленное времяпрепровождение, если я сфотографирую его и тут же выдам ему фотографию!
Я делаю еще один снимок песка и неба, делая вид, что не фахим. Когда он видит, что бесценная пленка тратится впустую, он уже начинает умолять меня, забыв о чести и гордости.
– Щелкни! – ноет он. – Щелкни меня! Щелкни Тадда!
Я говорю, что у меня остался только один кадр на этой пленке и я хочу снять крестьян из долины, которые так живописно возделывают нильский чернозем.
– Но знаешь что, Тадд. Если ты нас спокойно отвезешь к гостинице, я возьму другую пленку.
Машина трогается с места мгновенно. Когда я пытаюсь сфотографировать крестьян, Тадд выскакивает из машины и, обежав ее, пытается попасть в кадр. Я захватываю только его бицепс, но и эта мелкая деталь приводит его в такое возбуждение, что дыхание у него становится хриплым, а руки начинают бесконтрольно сжиматься и разжиматься.
Более отвратительного приступа тщеславия я не видел никогда в жизни. Он производит тяжелое и даже несколько пугающее впечатление. Тадд понимал, что теряет самообладание, но ничего не мог с собой поделать. Он сидел за рулем сжавшись, как побитый спаниэль. Потом снова повернул зеркальце, на этот раз чтобы наблюдать за мной. Он смотрел на меня так, как смотрит пес на человека с фрикаделькой. Он даже не включал свой транзистор.
На протяжении всей обратной дороги он нарушал напряженную тишину только тихим покашливанием. Свернув на бульвар пирамид, он поехал так медленно, что это начало казаться не менее отвратительным, чем его гонка. Когда мы добрались до гостиницы, нас уже всех трясло, а руки у Тадда дрожали так, что он едва смог выключить двигатель. В животе у него бурчало. Его смуглое лицо посерело от мучительных усилий преодолеть свою природную страсть к быстрой езде.
– Теперь щелкать? – жалостным тоном взмолился он.
– Надо сходить за пленкой, – ответил я. – В номер. – Я не осмелился брать с собой фотоаппарат, иначе он рванул бы через бассейн вслед за мной.
– Давай быстрей снимай его! – окликнул меня Джек. – Пока он сам себя не снял.
Когда Тадд увидел, что я возвращаюсь, он чуть не разрыдался. Я заправил пленку в камеру и почувствовал, что от его напряженного взгляда у меня дрожат руки. Джекки поставил его так, чтобы за спиной у него была пирамида: «Для пущего впечатления!»
Тадд встал на поребрике и в течение целой минуты пытался принять необходимую позу, прежде чем кивком дать мне понять, что готов.
– Все! Щелкай меня!
Я еще не успеваю обмакнуть снимок в фиксаж, как он уже выхватывает его из фотоаппарата. Произведенное впечатление передать невозможно. Мы видим, как меняется его лицо по мере того, как проступает изображение. Сначала у него выпячивается челюсть, потом распрямляются плечи, все черты и манеры медленно возвращаются к обычному состоянию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132