Пока не набросится на человека. Может, взрослого мужчину он и боится, но перед ребенком или женщиной не остановится. Могу заложиться. У него уже появился этот особый блеск в глазах.
Мы вышли из дома, подошли к амбару и заглянули внутрь через решетку. Споры были неуместны: еще недавно просто тяжелое и упрямое выражение глаз сменилось огнем ненависти по отношению к человеку-угнетателю.
– Завтра же зарежу негодяя, – сказал я.
– Нет, не делай этого. Иначе вам придется питаться его ненавистью. Он еще довольно молод, и ему положено быть крутым, его кровь переполнена бунтарством и страстью. От его мяса будет разить, как от старого козла. Его надо поместить в загон для откормки скота и сорок дней кормить отборным зерном. Постарайся отвлечь его от всей этой беготни за телками.
Мы выстроили загон из телефонных столбов и железнодорожных скоб, но я очень сомневался, что нам удастся направить мысли Гамбургера в другое русло. Он не только продолжал распаляться от призывных криков телок, раздававшихся каждую ночь со всех сторон: «Гамбургер, Гамбургер, милый…», но и этот огонь в его глазах с каждым днем заключения разгорался все ярче. Когда мы поняли, что уединение не способствует смягчению его характера, атаки на загородку становятся все ожесточеннее, а рев с каждой ночью все громче и громче, как с трудом сдерживаемый вулкан спермы, то решили подмешивать в его утреннюю порцию успокоительное в надежде если не внушить ему мысли о Вездесущей Милости Божьей, то хотя бы отвлечь от собственной мошонки.
Однако наше зелье вызвало не столько просветление, сколько еще большее возбуждение. В течение нескольких минут он стоял, дрожа и пуская слюни, уставившись в пустое ведро. Потом с оглушительным звуком выпустил газы и бросился вперед. Первым ударом он снес железнодорожную скобу (а лекарство было хорошим, и дали мы достаточное количество, оценив его вес в шесть человеческих). Мы бросились врассыпную, сбивая друг друга с ног и пытаясь забраться повыше, однако его гормоны оказались сильнее ненависти, и, позабыв о своих разбежавшихся мучителях, он понесся прямо к осиротевшему стаду. До глубокой ночи до нас долетали звуки продолжавшегося дебоша.
Бетси позвонила на скотобойню Сэма. И на рассвете к нам прибыл маленький рефрижератор, из которого вылез сын Сэма Джон с 22-калиберной винтовкой. Сэм уже не занимался непосредственно отстрелом. Он предпочитал оставаться в своей лавке и торговаться с охотниками на оленей, пока его сын занимался полевыми работами. Джону в это время было около восемнадцати лет. Несмотря на то что у него не было лицензии, многолетние поездки с отцом научили его правильно выбирать время и каким-то важным вещам о смерти. Он знал, что приезжать надо на рассвете, он умел подойти к обреченному животному еще до того, как оно окончательно проснется (взмах руки, крик «Эй!» и резкий щелчок…), и уложить его одним выстрелом.
Жертва не должна ощутить ту дрожь ужаса, которая пробегает по всей ферме после этого выстрела. Потому что люди не хотят питаться страхом. Насколько мы с Джоном понимаем, это и называется кошерным мясом.
После Гамбургера мы потеряли нескольких бычков из-за нашего собственного неумения обращаться с эластраторами и аптечными резинками, но все эти бычки были дилетантами, мечтавшими только о том, чтобы вернуться к своим мамашам. После нескольких сезонов, которые мы провели без быка, и в преддверии быстро приближавшегося дефицита мяса я договорился с отцом, братом и Микки Райтом о вливании новой крови. На дальнем пастбище у меня паслось несколько пони Микки, а папа знал одного фермера-молочника, у которого был молодой бычок на обмен. Микки загрузил пони в трейлер для перевозки лошадей, взятый напрокат у подружки, и отвез их к фермеру, после чего доставил наше приобретение. Мы все собрались на гудящем от жужжания пчел поле и уставились на черного годовалого бычка абердинской породы, который осторожно выходил из трейлера. Это был Абдулла, бык всех быков.
Но тогда, будучи практически подростком, он робко пятился по пандусу, как ребенок, оказавшийся на новой площадке для игр. Очаровательный и изящный ребенок. У него была курчавая шерсть, длинные ресницы, и он казался абсолютно беззащитным. Он окинул понимающим взглядом наших коров, рассматривавших его с горящими глазами после двух лет одиночества, и рванул через нашу изгородь, изгородь соседа и изгородь соседа соседа к югу, вероятно в поисках более благоприятного климата, пока мы его не поймали.
Когда мы наконец привели его обратно, он еще раз посмотрел на наших коров и на этот раз рванул в сторону Виктории. С камнями и веревками, приманивая его люцерной и овсом, мы преследовали его в течение двух дней, и только после этого нам удалось его заарканить и успокоить, или по крайней мере убедить в том, что жить он теперь будет у нас. Он остался, но все лето и последующую осень старался держаться как можно дальше от этого стада теток, претендовавших на самую суть его существования.
– Что ты мне прислал за Фердинанда? – спрашивал я у отца.
– Это новая экспериментальная порода, – заверял меня папа. – Кажется, она называется бля-дердин-ангусской, животные славятся своим послушанием.
И лишь когда наступила суровая зима, Абдулла начал общаться с коровами, но исключительно из соображений тепла и пищи. После того как сено заканчивалось, он отходил в сторону и в целомудренном одиночестве жевал жвачку. Со своей скромной мордой, обрамленной блестящими черными кудрями, он скорее напоминал юного церковного певчего, размышляющего о перспективе монашеского безбрачия, чем повелителя бифштексов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132