Потом я догадалась, что это были за «дела». У моих родителей была огромная разница в возрасте, почти двадцать лет, и мать потихоньку от отца гуляла.
Дачная скука переходила всякие границы. Я не завела там подруг. Мне ни с кем никогда не было так интересно, как с Настей Овчинниковой. Я продолжала писать ей письма, скрашивая этим свой досуг, заполненный чтением одних и тех же книг, подготовкой сестренки в школу, нудным вязанием и еще более нудной рыбной ловлей.
Настя мне больше не отвечала, и я обиделась, перестала ей писать.
Как-то в начале августа я подслушала разговор двух рыбаков. Они говорили о Настином отце, но почему-то в прошедшем времени. Я помню, это ужасно меня напугало. Прибежала домой и с порога закричала: «Мама! Мама, что с Настей?»
Меня уже терзали дурные предчувствия. Не могла Настя ни с того ни с сего порвать со мной отношения. Не было никаких причин. А если уехала отдыхать на море, то обязательно бы сообщила. Значит, произошло что-то существенное в ее жизни, раз ей не до меня. Это я уже понимала своим детским умишком.
Оказывается, мама давно все знала, но скрывала, боялась за мою психику. Но и она не могла мне вразумительно ответить, жива моя подруга или нет. Официально сообщалось, что погибла вся семья председателя райисполкома, но нигде не упоминалась дочь Овчинникова, только жена и сын, будто Настя вообще никогда не существовала. Может, это делалось в целях ее безопасности?
Я тяжело переживала утрату, но вскоре трагедия моей собственной семьи сделала меня не чувствительной к боли.
Наступили славные дни путча. По московским улицам грохотали танки.
Гэкачеписты трясущимися руками пытались захватить власть. Дачный поселок вымер.
Отцы семейств, все как один, отбыли в город, чтобы занять исходные позиции, в страхе лишиться натруженных кресел, будто их задницы играли какую-то роль! Жены мелких партийных функционеров замерли в томительном ожидании. Они, конечно, грезили, что режим вернется, ведь все рушилось на глазах, а их мужья еще не сделали блестящих карьер! Дачные дети притихли.
Мама снова бросила нас с сестрой и умчалась в город, как я тогда наивно думала, чтобы поддержать отца в трудную минуту. С утра до ночи слушала радио. Понимала почти все. И почему-то была на стороне защитников Белого дома.
Может, назло всей этой дачной кодле?
ГКЧП скинули, компартию объявили вне закона, а мама все не возвращалась.
К нашей даче подъехала черная «Волга». Из нее вышел высокий мужчина в строгом костюме и галстуке, несмотря на жару.
«Мама дома?» – спросил он через калитку.
«Нет. Она уже шестой день в городе», – ответила я.
Он как-то странно усмехнулся. Мне не понравилось. И глаза у него были какие-то грязные, мутноватые.
«А что случилось?»
Я поняла, что это не простой визит, ведь все рухнуло, а дача-то у нас казенная.
Не убрав усмешки с лица, он сказал:
«Папа ваш, девочки, умер, а мама… Маму вашу мы попробуем найти».
«Волга» вскоре исчезла с проселочной дороги, а я еще долго не могла отойти от калитки, будто приросла. Сестренка тянула меня за руку, о чем-то спрашивала, капризничала,но все напрасно.
Сестренка почти не знала отца. Когда он возвращался с работы, она уже спала. В последние годы он уделял нам мало внимания. Но я помнила еще те счастливые времена, когда он работал в парткоме крупного завода. Тогда он меньше уставал и по выходным принадлежал семье. Водил меня в театры, на концерты в филармонию. Помню, как мы однажды с ним пришли в Парк культуры к самому открытию и катались совершенно одни на американских горках, и орали на весь парк наши любимые песни.
Я проревела всю ночь, а наутро приехала мама. Она забрала с дачи все необходимое и не забыла нас с сестрой.
«Где ты была все эти дни?» – попыталась выяснить я. «Не твое дело!» – грубо оборвала она. Мы навсегда распрощались с дачей, и я даже по-детски была рада, что не будет у меня больше таких скучных каникул.
В город подоспели к самым похоронам. Отец лежал в гробу какой-то искусственный. Я уже знала от матери, что он покончил жизнь самоубийством, выбросившись с четвертого этажа здания райкома партии.
До сих пор не верю в эту версию самоубийства. Отец никогда не был фанатиком и любил жизнь. Думаю, к этому причастны те тайны партийной ложи, в которые он был посвящен.
Не прошло и месяца после гибели отца, как в нашей квартире завелся «новый папа». Мой отчим был моложе матери лет на пять, работал официантом в ресторане, имел судимость и пел блатные песни под гитару. Из разговоров я поняла, что они с матерью знакомы больше года. Вот с кем, оказывается, она провела тяжелые дни и ночи ГКЧП. Мама больше не заботилась о моей психике. Мы с сестрой ей вообще были уже не нужны. Она с удовольствием оставила бы нас на даче на осень и на зиму, если бы дачу не отняли.
Отчим принадлежал к той разновидности самцов, которые не успокаиваются на достигнутом и, трахая мать, не брезгуют и малолетней дочкой на десерт. Это случилось в ноябре. Мне только исполнилось тринадцать. Я болела ангиной. Мать ушла на работу, сестра в школу. Отчим работал во вторую смену. Он залез ко мне в постель со словами: «Я сейчас тебя подлечу!»
Матери я ничего не сказала. Наши отношения к тому времени не располагали к откровенности. Кроме всего прочего, в этом я видела своеобразный акт мести за отца. «Так тебе и надо!» – говорила я всякий раз, покорно ложась под официанта.
Неожиданно перед Новым годом пришла поздравительная открытка из Москвы (или с того света?). «Ты меня еще не забыла?» – спрашивала Настя. Ничего себе – забыла! Я прыгала от счастья в тот день! Ответила большим, подробным письмом, завязалась переписка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146