– Есть!..
Во дворе их встретило безбожно палящее солнце.
– Ты на свободе! – объявил ни с того ни с сего Геннадий.
Федор промолчал. Он почему-то чувствовал себя убийцей и грабителем одновременно.
В кустах напротив подъезда, ни жива ни мертва, лежала старая пуделиха.
Положив морду на вытянутые передние лапы, она, казалось, не дышала.
– Бимка! – позвал Федор. Собака подняла голову. – Бимка, иди ко мне!
Она встала, отряхнула свои седые кудряшки, посмотрела на людей с обидой и недоверием и, взяв в зубы продавленный футбольный мяч, тот самый, которым Федор запустил в спящую сороку, пошла медленно, с одышкой, но своей дорогой.
– Где он сейчас? – поинтересовался Мишкольц.
– Спит в моем кабинете. Ниночка дала ему снотворное.
– Когда проснется, надо будет хорошенько продумать его поездку к Поликарпу. Гробовщик может опять выкинуть какой-нибудь номер. С него станется.
Как он мне надоел! Никаких больше дел с Карпиди! Слышишь? Никаких!
– Можно подумать, это я заключаю с ним сделки, выступаю поручителем!
– возмутился Балуев.
– Ладно, не сердись. – Владимир Евгеньевич сегодня был добр, как никогда.
«Если бы он узнал, какую мину я заложил в магазине „Игрушки“, его доброту как рукой бы сняло!» размышлял Геннадий.
– Что за кассету вы нашли в доме у этой девицы?
– Понятия не имею, – пожал плечами Балуев. – Федя вцепился в нее, как сумасшедший!
– Ничего не объяснил?
– Не успел. У нас происходили долгие, мучительные объяснения с директором автостоянки, где проштрафился Федин «опель». Мне пришлось раскошелиться. Сюда, сам понимаешь, ехали пять минут. Ниночка уже была на месте. Я попросил ее дать Феде снотворное, потому что он сильно впечатлился…
– То есть?
– Влюбился он, понимаешь, в эту девку… Вот что! – вспомнил вдруг Геннадий. – По дороге он мне сказал, что эта самая Настя – дочь какого-то Овчинникова…
– Председателя Фрунзенского райисполкома?
– Вроде бы. Ты что-то знаешь про это?
– Громкое было дело. Убийство в загородном доме. Неужели не помнишь?
Июнь девяносто первого года.
– У тебя хорошая память, Володя. А то, что в это время я колесил по матушке-России, собирая для тебя картины, ты забыл? Все лето, как проклятый!
– Так, значит, говоришь, дочь… – задумался Мишкольц. – А в газетах писали, что убили всю семью. Кстати, загородный дом Овчинникова перешел к новому председателю райисполкома, нынешнему мэру города. Он его приватизировал.
Не нравится мне все это.
– Что? Приватизация?
– Объявившаяся вдруг дочь Овчинникова.
– А нам какое до этого дело?
– А почему так усердствовал Пит?
– Хотел докопаться до истины.
– Нужна ему истина, как бегемоту пейджер! У него тут какой-то свой интерес. Где кассета?
– У меня.
– Поставь! Думаю, Федя на нас не обидится.
На экране возникла дорога и пятна у линии горизонта.
Как только пятна стали увеличиваться, заработала селекторная связь.
– Владимир Евгеньевич, тут к вам целая делегация! – испуганным голосом сообщила секретарша.
Мишкольц кивнул на экран телевизора, чтобы Геннадий остановил пленку.
Он только успел пояснить помощнику:
– Это те самые места! Я был на даче у мэра! – после чего велел секретарше впустить гостей.
– Сколько лет, сколько зим! – приветствовал с распростертыми объятиями Шалун того и другого. – Живем в одном городе, а не виделись почти год!
Босс представлял собой нелепое созданьице на коротких кривых ножках, но с большой головой, бритой наголо. Маленькие, юркие близко посаженные глазки могли бы смешить детвору, если бы в них не было столько желчи и злобы.
– А где твои буденновские усы? – вспомнил Мишкольц.
– Передал помощнику, как переходящее знамя комт-руда! – И действительно, стоявший в дверях здоровенный детина, тоже бритый наголо, имел роскошные черные усы.
– Лишил себя такой достопримечательности! – покачал головой Балуев.
– Да что вы привязались к моим усам, бакланы?! Если Шалун переходил на фривольное обращение, это значило, что ему нравится, как много внимания уделяется его персоне.
Мишкольц поморщился. Воспоминания о зоне были не самыми приятными в его жизни.
– Ладно, паря, хватит пургу мести! – предложил босс-коротышка. – Вернемся к нашим баранам.
– К вашим баранам, – не без иронии заметил Мишкольц, но Шалун был не из тех людей, что улавливают иронию, не напрягаясь.
– Давай сюда этих жориков! – приказал он помощнику.
В кабинет вошли утренние знакомые Мишкольца: таксист и двое ущербных.
Они несли, как святыню, спортивную сумку.
– Они посмотрели твои документы и пересрались! – загоготал Шалун. Ему было выгодно преподнести всю эту историю в виде комического недоразумения, анекдота, и он изо всех сил старался, но был от природы бездарным артистом, и смех выходил надрывный, искусственный. – Че молчите, бляди? – обратился он к вошедшим. – Языки я вам еще не поотрезал!
– Извиняемся, ко-конечно… – заикаясь, начал таксист.
– Ты бы, Виталик, его логопеду показал! – усмехнулся Балуев.
– Ты, Володя, проверь, проверь сумочку! Все ли на месте? – беспокоился Шалун. – Если хоть какая-нибудь дребезделка пропала, я отправлю эту кодлу к едрене фене!
– Я тебе верю, Виталик, – не притронувшись к сумке, произнес Мишкольц таким тоном, каким начальник дает понять подчиненному, что не уволит его, хоть тот и провинился, а посмотрит на дальнейшее поведение. – А безделушек я в сумке не ношу, – добавил он с усмешкой.
– Пошли вон! – зарычал на ущербных босс. – И чтоб я вас больше не видел на моей территории, раз не можете приличного человека отличить от фраера!
Их не надо было просить дважды. Они ретировались с такой поспешностью, будто опаздывали на поезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146