Сам хвастался.
Музыка вдруг прервалась, и он услышал знакомое приветствие:
– Антоша – враг дебоша! Здорово, Чехонте! Как животик?
– Животик у меня в норме, Костян, а вот с головой…
– Что такое?
– Ты скоро освободишься?
– Я уже свободен.
Полежаев только начал рассказывать о пропавшем журналисте, как Еремин его перебил:
– Не лез бы ты в эти дела, Антоша.
– Ты думаешь, дело настолько серьезно?
– Я слышал об этом Шведенко. – Еремин тяжело вздохнул в трубку и продолжил: – Он здорово насолил одному дяденьке.
– Ты со мной разговариваешь, как с воспитанником детского сада! – возмутился Антон. – Борщ он ему, что ли, пересолил? Говори конкретней.
– По телефону не могу.
– Вот, здрасьте!
– Послушай, чего ты от меня хочешь? – напрямую спросил детектив.
– Хочу, чтобы ты помог бедной женщине. К тому же я сам в этом заинтересован. Она нашла на столе мужа прелюбопытную бумажку. Похоже на набросок романа. Случай, описанный там, мне показался знакомым.
– И все? Тебя разобрало, что кто-то еще пишет романы?
– Нет. – Антон не желал особенно распространяться о своей старой связи с Василиной и решил зацепить следователя с другого боку. – На той самой бумажке, – трагическим голосом произнес он, – карандашом написана моя фамилия с инициалами.
– Так, – после некоторой паузы вновь прорезался Еремин. – Ты меня нанимаешь или она? – озадачил он Полежаева вопросом.
– Я, наверно…
– Что значит «наверно»? Я стою очень дорого, Антоша. Сто баксов в сутки.
– Прямо как эта…
– Ладно тебе, юморист! Так что? Не по карману я твоей знакомой?
– При чем тут она? Я нанимаю, – твердо заявил писатель.
– Смотри, а то останешься без штанов!
– Спасибо, что заботишься обо мне, – поблагодарил Полежаев и подумал: «А я совсем забыл, что мы перешли на рыночные отношения не только в государстве, но и в дружбе, и даже в любви! Расстегивай портмоне, лопух! И нечего взывать к атрофированным понятиям!»
– Пусть твоя знакомая оставит ключ от квартиры, из которой пропал журналист, – уже давал распоряжения Еремин, – а сама пусть едет домой. Скажи ей, что мне нужна подборка его статей. Вечером я к ней заеду. И еще. Пусть оставит телефончик того дружка-фотографа, который сдавал Шведенко квартиру. Буду у тебя примерно через час. Все.
– Деловая колбаса! – бросил в сердцах Антон, когда в трубке раздались гудки. – А ты, Вася, права! – крикнул он ей из кухни. – Перевелись симпатичные герои!
Она не ответила. В гостиной он обнаружил только ее сумочку на стуле да пустую бутылку из-под текилы на столе.
Другая комната, служившая Полежаеву одновременно и спальней, и кабинетом, была наполнена ароматом ее духов и детским сопением. Василина спала в одежде на его незаправленной кровати.
– Ладно хоть обувь догадалась снять, – проворчал писатель, обратив при этом внимание на стоптанные каблуки ее туфель. – А нога у нее за эти годы не выросла. Все тот же тридцать пятый размер.
* * *
…Он сел рядом в кресло. Закрыл глаза. Запах сирени, обыкновенный запах сирени забил все остальные запахи вокруг.
– Во дела! Откуда у меня на столе сирень?
– Будто не знаете! – подмигнул чей-то водянистый глаз.
– Не знаю. – Он явно кривил душой. Просто хотел выведать, насколько осведомлены остальные.
– Брось дурака валять, Антон! – улыбнулся чей-то рот, лишенный переднего верхнего зуба.
– Думаете, мы без глаз? – сверкнули чьи-то очки, отразив солнечный луч.
Капризная память высветила лишь детали, а лица погрузила в туман. Он помнил только, что сидел за столом в учительской и невольно улыбался солнышку. Наверно, это было счастье. Что может ощущать молодой мужчина, пусть женатый, носящий гордое звание отца, когда вдруг понимает, что юное, хрупкое создание влюбилось в него? И это видят все вокруг. И все ему завидуют.
– Зачем ты это делаешь?
Длинный узкий коридор, соединяющий административную часть педучилища с учебной, обезлюдел. Она так вжалась в стену, что ему стало страшно за нее. Именно страшно. Маленький загнанный звереныш с черными испуганными глазками.
– Просто так. В этом году много сирени. Иду утром в училище и рву на ходу. А вы разве не любите сирень?
– Люблю.
– Правда? Любите? – Она залилась краской, будто речь шла вовсе не о сирени. Ведь она сама спровоцировала его. Добилась этого долгожданного слова и чуть не запрыгала от счастья.
– Только, пожалуйста, больше не надо. Хорошо?
– Почему, Антон Борисович? Разве я не могу это сделать для любимого преподавателя?
В педучилище он работал первый год, по распределению, после университета. Он пользовался вниманием со стороны девиц. «Какой красавчик!» – услышал однажды за спиной. Они ему приветливо улыбались. Он им тоже отвечал улыбкой. Он не выделял никого конкретно. Они нравились ему в массе. Какая-нибудь волновалась у доски, и он наблюдал, как вздымается грудь. Ему это нравилось, но не более того.
Он и не помышлял, что кто-то из его учениц может «это сделать для любимого преподавателя». Он любил жену, дочку. Изменить жене? Это безнравственно, непорядочно, наконец – пошло!
И вовсе она ему не нравится, эта пигалица на тонких ножках! В ней столько кокетства! Фи! Подумаешь, похожа на Джульетту Мазину! Тоже мне секс-бомба! Он предпочел бы Софи Лорен!
– Видишь ли, скоро сессия. И эти цветы… Их могут не так понять… – Теперь была его очередь волноваться и заливаться краской.
– Но вы-то все правильно понимаете?
– Да-а? – Ничего более идиотского ему не пришло в голову в тот миг.
– Да-да, все правильно понимаете, – зашептала она скороговоркой. – Я вас люблю, Антон Борисович. Давно. Очень давно.
– Тебе так кажется!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120