Как, впрочем, и мужчина, а также один или двое детей. Она не знала, куда они ушли, и не могла позволить себе даже мыслей на эту тему, а все из-за того, что именно она увидела у себя за спиной.
А увидела она немыслимо грязного мальчика, один глаз которого был затянут бельмом.
И ту девочку в коже.
Мальчик нес пару человеческих рук, отрубленных чуть ниже лопаток. Нес так, как обычно носят дрова.
Это были руки Дэвида. Его обручальное кольцо и наручные часы...
Девочка же, облаченная в человеческую кожу, с птичьим пером в волосах и с бриллиантовым кольцом, болтавшимся на обвивавшей шею веревке, несла его ноги.
Перекинула их себе через плечи – по одной через каждое плечо – и так и несла.
Шедшая перед ней голая девочка-подросток несла желтое пластиковое ведро, которое стояло у Эми в ванной под раковиной. Что находилось в ведре, ей было не видно.
Впрочем, гадать на этот счет особенно и не хотелось.
К тому моменту она была готова полностью отключиться, ибо давно уже ощущала сладостные позывы того теплого кокона, который мог окутать ее со всех сторон и защитить, чувствовала, как он нежно обволакивает ее сознание, явно намереваясь со временем поглотить и все тело.
Но затем внезапно и совершенно спонтанно снова возник все тот же вопрос: «А как же я? Что они намерены делать? И что могу сделать я сама?» В сущности, все это были составные части одного и того же вопроса, который вдруг самым неожиданным образом вступил в отчаянный конфликт с коконом – и вышел из него победителем, яростно разметав остатки его клейкой паутины, от которых вскоре не осталось и следа.
Где-то в глубине потоков струившейся в ней крови клокотала безумная ярость к этим существам за все то, что они сотворили с Дэвидом, хотя поначалу Эми даже не осознавала ее присутствия, ибо эта ярость уже успела стать частью ее самой. Отчасти к ней примешивался прежний жуткий страх, хотя главным оставался все тот же мучительный, гулко колотившийся в сознании вопрос.
Теперь же ее разум окончательно очистился, тогда как тело все еще хранило память всего того, через что ей пришлось пройти. Оно видело, слышало и чувствовало абсолютно все, что произошло.
Сверчки, сосны, крохотные колючки звезд...
Эми даже обрадовалась этой неожиданно наступившей просветленности, этому скользившему по ногам, неугомонному и прохладному ветерку, благодаря которому они вновь обретали свою прежнюю чувствительность и наливались силой.
Сулило ли все это ей хоть какую-то надежду на спасение или нет, ее сейчас даже не особо и волновало, ибо место некогда активного сознания теперь заняло все чувствующее и все воспринимающее тело.
Ее тело – и все тот же вопрос.
* * *
– Мама, сюда... кажется. Да нет, конечно же сюда.
Люк понимал, что его голос звучит не вполне уверенно.
Но ничего не мог с этим поделать. Вечером, пусть даже и таким лунным, как сейчас, все казалось совсем не таким как днем. И потом, они ведь убегали, скрывались от врагов. Люк был явно напуган, и именно этот страх стал причиной его неуверенности и смущения, что, в свою очередь, бесило мальчика, причем настолько сильно, что в любую секунду он был готов разрыдаться.
Между тем мать ни словом, ни жестом не выразила ему своего недовольства, раздражения или чего-то подобного и лишь продолжала терпеливо следовать за ним.
– Все в порядке, Люк, – тихо проговорила она. – Иди дальше, и мы обязательно найдем то место.
Люк уже начинал сомневаться в том, что тот настил на дереве действительно был самым подходящим местом, хотя Клэр, похоже, полагала, что это именно так – по крайней мере, что он может быть таковым, – и уже одно это хоть как-то приободряло мальчика. Теперь к его страхам начала примешиваться также некоторая толика радостного возбуждения, поскольку он и самому себе казался настоящим мужчиной, которому доверили выполнение серьезного дела. Серьезного и совершенно конкретного дела.
Вскоре они миновали заросли кустарника; на сей раз Люку повезло больше и он почти не оцарапал ноги об острые колючки. Лишь однажды мать приструнила его, когда он все же наступил на одну из них и коротко вскрикнул, а она сказала, что им нельзя шуметь, поскольку нельзя было знать наверняка, как далеко находятся их преследователи. Голос ее при этом звучал как-то странно, и все же какая-то часть ее серьезности передалась и Люку, так что если бы он даже не знал о том, что мать идет совершенно босая и в одном тоненьком платье – впрочем, как и он сам, одетый лишь в ночную пижаму, – то после этого он, даже если бы наступил сразу на десять колючек, то и тогда не издал бы ни звука.
А временами так хотелось вскрикнуть – уж очень острые они были.
Вскоре под их ногами оказался лишь мох и толстый слой сосновых иголок. Они приближались к холму, на вершине которого Люк стоял в тот день и видел укрепленный на ветвях дерева настил. Теперь у него уже почти не оставалось сомнений в том, что он не сбился со следа и нужное ему дерево окажется на вершине следующего холма. И все же он стоял, крутил головой то в одну сторону, то в другую, задирал ее вверх, но так и не находил то самое дерево. Темного настила нигде не было; он не видел его, зато продолжал слышать шаги взбирающихся следом за ними по холму мерзких чудовищ.
– Ну что, здесь? – прошептала Клэр. – Где?
Мелисса издала булькающий звук. А вдруг они услышали ее? И не получилось ли так, что он миновал три холма вместо двух? А вдруг он вообще все перепутал? Люку снова захотелось плакать.
– Где-то... – В голосе мальчика задрожали близкие слезы. Нет!
А что, если они взошли на холм не с той стороны?
На том холме, разве что чуть ниже, имелась небольшая прогалина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74