Я встал.Она осталась сидеть.— Я хочу еще немного поговорить.— Мне бы тоже этого хотелось, Мелисса, но наше время кончилось.— Ну, совсем немножечко. — Это прозвучало с намеком на плаксивость.— Нам в самом деле пора закончить на сегодня. Встретимся в понедельник, ведь это только...Я коснулся ее плеча. Она сбросила мою руку, и ее глаза наполнились слезами.Я сказал:— Извини, Мелисса. Жаль, что мы не...Она вскочила со стула и погрозила мне пальцем.— Если ваша работа — помочь мне, то почему вы не хотите помогать мне сейчас? — Она топнула ногой.— Потому что наши с тобой занятия должны кончаться в определенное время.— Почему? — Думаю, ты сама знаешь.— Потому что к вам придут другие дети?— Да.— Как их зовут?— Я не могу обсуждать этого, Мелисса. Ты забыла?— А с какой стати они важнее меня? — Они не важнее, Мелисса. Ты очень важна для меня.— Тогда почему вы меня выгоняете? Я не успел ответить; она разрыдалась и направилась к двери, ведущей в приемную. Я пошел за ней, в тысячный раз подвергая сомнению святость этих трех четвертей часа, это языческое поклонение часовому механизму. Но я также понимал всю важность ограничений. Для любого ребенка, но особенно для Мелиссы, у которой их было, по-видимому, очень немного. Для Мелиссы, которая была обречена прожить годы, когда складывается личность ребенка, в ужасном, безграничном великолепии сказочного мира.Нет ничего страшнее, чем сказки...Когда я вошел в приемную, она тащила Хернандеса за руку, плача и повторяя: «Идем же, Сабино!» Он поднялся с испуганным и озадаченным лицом. Когда он увидел меня, выражение озадаченности сменилось подозрительностью.Я сказал:— Она немного расстроена. Передайте ее матери, чтобы она позвонила мне как можно скорее.Непонимающий взгляд.— Su madre, — пояснил я. — El telefono. Я приму ее в понедельник, в пять часов.— Оке. — Он пристально посмотрел на меня и смял свою шляпу.Мелисса дважды топнула ногой и заявила:— Как бы не так! Я больше никогда не приду сюда! Никогда! Она дернула его за шершавую коричневую руку. Хернандес стоял и продолжал изучающе смотреть на меня. В его слезящихся темных глазах появилось жесткое выражение, словно он обдумывал, какой карой мне воздать.Я думал о том, сколько защитных слоев окружали этого ребенка, и о неэффективности всей этой охранной системы.Я сказал:— До свидания, Мелисса. До понедельника.— Еще чего! — Она выбежала из приемной.Хернандес надел шляпу и пошел за ней.В конце дня я справился в своей телефонной службе. Никаких сообщений для меня из Сан-Лабрадора.Хотел бы я знать, как Хернандес передал то, что видел. Я готовил себя к отмене сеанса в понедельник. Но никакого звонка по этому поводу не было ни вечером, ни на следующий день. Возможно, они не собирались оказывать такой любезности плебею.В субботу я позвонил Дикинсонам, и после третьего гудка трубку снял Датчи. «Здравствуйте, доктор». Та же официальность, но без раздражения.— Я хотел бы подтвердить, что приму Мелиссу в понедельник.— В понедельник, — сказал он. — Да, у меня записано. В пять часов, правильно?— Правильно.— Вы никак не смогли бы принять ее пораньше? В этот час от нас трудно проехать...— Ничего другого предложить не могу, мистер Датчи.— Тогда в пять часов. Спасибо, что позвонили, доктор, и приятного вам вече...— Секундочку, — перебил его я. — Я должен вам кое-что сказать. Мелисса в прошлый раз расстроилась, ушла от меня в слезах.— Вот как? Мне показалось, она была в хорошем настроении, когда вернулась домой.— Она что-нибудь говорила вам о том, что не хочет идти в понедельник?— Нет. А что приключилось, доктор?— Ничего серьезного. Она хотела остаться после того, как время сеанса истекло, и, когда я сказал ей, что нельзя, она расплакалась.— Понятно.— Она привыкла, что все делается так, как хочется ей, не правда ли, мистер Датчи?Молчание.Я продолжал:— Говорю об этом, так как здесь, возможно, кроется часть всей проблемы — в отсутствии ограничений. Для ребенка это может быть все равно что дрейфовать в океане без якоря. Не исключено, что придется внести некоторые изменения в основные требования к дисциплине.— Доктор, это абсолютно вне моей компетенции...— Ну, конечно, я забыл. Пригласите-ка миссис Дикинсон к телефону прямо сейчас, и мы с ней это обсудим.— Боюсь, что миссис Дикинсон сейчас не расположена...— Я могу подождать. Или перезвонить, если вы дадите мне знать, когда она будет расположена.Он вздохнул.— Прошу вас, доктор. Я не в силах сдвинуть горы.— Я и не подозревал, что прошу вас об этом.Молчание. Датчи откашлялся.Я спросил:— Вы в состоянии передать то, что я вам скажу?— Конечно.— Передайте миссис Дикинсон, что создалась нетерпимая ситуация. Что хотя я полон сочувствия к ее состоянию, ей придется перестать избегать меня, если она хочет, чтобы я лечил Мелиссу.— Доктор Делавэр, прошу вас — это просто невозможно, — нет, вы не должны отказываться лечить ее. Она так... такая хорошая, умная девочка. Это была бы такая ужасно бессмысленная потеря, если...— Если что?— Пожалуйста, доктор.— Я стараюсь быть терпеливым, мистер Датчи, но я действительно затрудняюсь понять, в чем здесь великий смысл. Я же не прошу миссис Дикинсон выйти из дому; все, что мне нужно, это просто поговорить с ней. Я понимаю ее состояние — исследовал историю вопроса. Март 1969 года. Неужели у нее, ко всему прочему, еще и телефонобоязнь?Пауза.— Она боится врачей. Ей сделали столько операций — такие страдания. Они все время разбирали ее на части, словно картинку из мозаики, и снова складывали. Я не хочу бросить тень на медицинскую профессию. Ее хирург был просто волшебник. Он почти восстановил ее. Снаружи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171