Позвонил. На раздавшееся изнутри громкое «кто?» прошептал свое имя.
За распахнутой дверью увидел знакомое лицо с широкой улыбкой.
– Эй"
Последовало краткое объятие. На стареньком красного дерева столике слева от входа лежал большой, из прочной бумаги, конверт.
– Вот он, ждет тебя.
– Спасибо. Я тебе очень признателен.
– О чем ты. Зайдешь? Есть время на чашку кофе?
– Само собой. И за это тоже спасибо.
Друг рассмеялся, и они вместе прошли в просторную кухню.
Туго набитый конверт приятно тяжелил руку.
Парень изрядно рисковал. Но когда, интересно, стоящее дело давалось кому-нибудь легко? Он уселся, наблюдая за тем, как друг разливает кофе.
– Добрался без проблем?
– Без.
– Отлично. Я говорил тебе, что здесь уже не то.
– Все в мире меняется.
– Да, но очень редко в лучшую сторону. Итак... ты опять в игре. Тогда нам есть о чем поболтать.
– Почему бы нет.
– Черный, так? – Рука с кофейником замерла в воздухе.
– Хорошая память.
– Не такая, как прежде. – Струйка кофе опять прервалась. – Но может, это и к лучшему.
Глава 10
– Это мешает мне работать, – сказала Хелена. – В реанимацию ввозят неудавшегося самоубийцу, и мне хочется закричать «идиот!» Я вижу, как хирург вскрывает огнестрельную рану, и начинаю представлять себе Нолана на столе прозектора... Он был таким здоровым парнем...
– Вы прочитали отчет?
– Говорила по телефону с кем-то из офиса коронера. Надеялась, они найдут что-нибудь – ну, рак или какую редкую болезнь. Тогда было бы понятнее. Но ничего, доктор Делавэр. Он мог бы еще жить и жить.
Она заплакала и вытащила из сумочки платок – я не успел даже протянуть ей салфетку.
– Самое худшее в том, доктор, что последние несколько недель я думала о нем столько, сколько никогда не вспоминала всю прежнюю жизнь.
Она пришла прямо из госпиталя, в белом халате медсестры, безукоризненно сидевшем на ее ладной фигуре, даже значок с именем не сняла.
– Черт побери, я чувствую себя виноватой. Но почему? Мне ни разу не пришлось подвести его – я была ему просто не нужна. Мы никак не зависели друг от друга, каждый умел позаботиться о себе сам. Во всяком случае, я так считала.
– Двое независимых.
– Всегда. Даже в детстве. У нас были разные интересы. Мы даже не дрались – он не замечал меня, я – его. Наверное, это не совсем нормально?
Я подумал о прошедших через мой кабинет абсолютно чужих, но связанных узами родства людях.
– Единокровных братьев и сестер сводит случай. Между ними может быть все: от любви до ненависти.
– Мы с Ноланом любили друг друга, уж я-то его точно. Но это было скорее... не хочу сказать долгом родства, нет, это было, пожалуй, какой-то более общей связью. Чувством. Мне очень нравилось в нем многое.
Хелена скомкала платок. Войдя в кабинет, она с порога вручила мне бланки ее медицинской страховки. Затем начала говорить об оплате, о своей работе – выжидала, прежде чем перейти к теме брата.
– Многое, – повторил я.
– Энергичность. У него была такая... – она слегка улыбнулась, – хотела сказать «любовь к жизни». Энергичность и ум. Мальчишкой, лет в восемь или девять, он валял на уроках дурака, и в школе решили протестировать его. Оказалось, что брат – самый одаренный в классе, он вошел в высшие полпроцента, а дурака валял просто от скуки. Я и сама не самая глупая, но до его ступени и тянуться было нечего... может, к счастью.
– Одаренность тяготила его?
– Мне приходило это в голову. Нолану вечно недоставало терпения, и, мне кажется, это было как-то связано с его интеллектом.
– Терпения в отношениях с людьми?
– С людьми, с вещами... Но опять же, я говорю про то время, когда он был подростком. Повзрослев, Нолан мог измениться. Помню, мать увещевала его: «Милый, ты же не думаешь, что весь мир должен идти в ногу с тобой?» Может, он пошел в полицию, чтобы иметь возможность действовать быстро?
– Это создало бы больше проблем, чем разрешило бы их, Хелена. В работе полисмена быстрота действий требуется очень нечасто. Наоборот: копы обычно сталкиваются с неразрешимыми проблемами. Прошлый раз вы упоминали о его консервативных политических взглядах – вот что могло привести его в полицию.
– Наверное. Но этот период его жизни мне почти неизвестен. Он мог стать совсем другим.
– Часто он менял свои взгляды?
– Постоянно. Одно время перещеголял либерализмом отца и мать. Прямо-таки настоящий радикал, чуть ли не коммунист. А потом ударился в другую крайность.
– В колледже?
– Сразу после сатанизма, да, тогда он был уже значительно старше. Возможно, на первом курсе колледжа. Помню, как он читал цитатник Мао, вслух, за столом, говоря родителям, что они считают себя людьми прогрессивными, а на деле – отъявленные контрреволюционеры. Но вскоре увлекся Сартром, Камю, прочими экзистенциалистами и их бессмысленностью жизни. Пытался доказать их правоту тем, что как-то целый месяц не мылся и не менял одежду. – Она снова улыбнулась. – Все это кончилось, когда он решил, что девчонки ему нравятся по-прежнему. Следующая фаза началась... с Айн Рэнда, если не ошибаюсь. Он прочитал «Атлас Шраггд» и утонул в индивидуализме. Потом была анархия – рассуждения о свободе воли. Последнее, что я от него услышала, это то, что Рональд Рейган – Бог. Затем на протяжении лет о политике мы с ним не говорили, и на чем он остановил свой окончательный выбор, я не знаю.
– Искания взрослеющей личности.
– Не спорю, но со мной такого не было. Я всегда считала себя середнячком. Скучным ребенком.
– Как реагировали родители на эти перемены?
– Не особенно переживая. С терпимостью. Не думаю, чтобы они когда-нибудь понимали Нолана, но ни мать ни отец ни разу не пытались одернуть его, приземлить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136