Когда мы проплывали под ним, над нами прогрохотал грузовик. По берегам снова показались следы цивилизации. На правом берегу какие-то жестяные хибарки подходили к самой воде; из ила у берега торчали ржавеющие куски металла, части моторов, отсвечивали голубым и зеленым разбитые бутылки. Но помимо всего этого, в глаза бросались яркие пятна того, что со временем не меняет цвета и не разлагается – куски и обрывки пластмассы. Дрю тоже обратил на это неприятное зрелище внимание.
– Пластмасса, – сказал он. – Не разлагается.
– Это значит, что от нее вообще нельзя избавиться?
– Она не распадается на составные элементы, – ответил Дрю таким тоном, будто это так и надо.
В угасающем свете дня поломанные пластмассовые бутылки и коробки вспыхивали разными цветами, будто в них были встроены лампочки с батарейками. Там оранжевое пятно, там – желтое, а там – голубое. Марта назвала бы такой цвет, если бы это касалось одежды, «электрик». Все эти пластмассовые отбросы стойко сохраняли свои ядовитые цвета, ярко выделяясь среди изломанных, гниющих досок, золотисто-коричневых ржавеющих жестянок, валяющихся в грязи с оттопыренными крышками. Но все это поглотит, растворит земля – а пластмасса останется.
Небо начала затягивать дымка приближающейся ночи – ночи полной, без всяких проблесков искусственного света. Я подумал, что именно из-за этих наступающих сумерек вода потеряла тот вид сверкающей чистоты – с примесью белесоватой молочности, не лишающей ее, однако, чистоты, – который имела, когда мы только отправились в плавание. Течение казалось уже не таким целенаправленным и цепким, каким воспринималось возле ивовых зарослей. В воде появилось еще нечто, чего раньше в ней не было.
Я вытащил весло из воды – к нему снизу прилипло белое перышко. Я стряхнул его и стал всматриваться в воду. Справа от меня двигалось пятно чего-то белого, неопределенных очертаний, уходящее под воду. Присмотревшись, я понял, что это бревно, полностью покрытое куриными перьями и пухом. Каждое перышко колебалось и раскачивалось – вот так должно выглядеть зримое воплощение тошноты. Когда тошнит по-настоящему, возникает ощущение, так вещественно представленное этим бревном с прилипшими к нему перьями.
– Наверное, где-то поблизости птицеферма, – сказал Дрю, полуобернувшись ко мне.
– Похоже на то.
Река вся заросла перьями. На прибрежных камнях собрались маленькие сугробики перьев, а вдоль них проплывали перья полосами и пятнами. Казалось, все под водой тоже покрыто болезненным белым налетом; вся поверхность воды вокруг нас была устлана чистенькими, чопорными перышками, свернувшимися наподобие корабликов, которые любят пускать по воде дети; они плыли приблизительно с той же скоростью, что и мы. Справа я заметил куриную голову, сопровождаемую несколькими перьями; ее полуоткрытый, остекленевший глаз смотрел прямо на меня и сквозь меня. Если бы таких голов было несколько, эта одна не была бы столь приметной. Но я видел только одну голову, плывущую рядом с нами; поворачивающую ко мне другой глаз (будто под головой разворачивалось уже не существующее, отнятое у нее тело), печально пьющую воду неподвижным полуоткрытым клювом, вертящуюся, переворачивающуюся, потом возвращающуюся в прежнее положение. Я хлопнул по ней лопастью весла, но она лишь отплыла немного в сторону и двинулась по течению дальше вместе с нами.
Так мы и плыли, в окружении перьевых островков, мимо необщипанных камней, над бревнами, затонувшими в глубокой, ленивой воде. И когда я уже смирился с тем, что придется еще некоторое время плыть сквозь все это безобразие, я обратил внимание на то, что звук текущей воды изменился – хотя специально и не прислушивался. Он стал как-то глубже и немного явственнее. Было такое впечатление, что у меня неожиданно улучшился слух. Я стал вслушиваться внимательнее. Впереди нас ожидал новый извив, и река будто напрягалась, чтобы пройти его и провести нас вместе с собой.
За поворотом я увидел источник нового звука – поперек реки во многих местах вода вспенивалась белым, все вокруг было наполнено каким-то весенним движением, пузырьками, живой рябью. Это все выглядело не опасно, просто оживленно и бойко. У меня не возникало ощущения того, что вода сердится на препятствие на ее пути – она просто казалась настороженно-игривой. Она рассекалась струями на торчащих камнях, слегка пенилась, вертелась, сжималась, вздыбливалась над гладкими камнями пузырями, напоминавшими шлемы, а затем убегала вдаль по длинным террасам – будто искусственным – на следующем повороте.
Я стал высматривать между камнями проход. Дрю показал рукой перед собой, и этот жест был понятнее, чем если бы он попытался объяснять словами. Я погрузил весло в воду. Главное течение раздваивалось перед нами буквой V, однако пока еще оно несло нас прямо; я видел, где течение самое быстрое и где быстрая вода ныряет в порогах.
– Дрю, – закричал я, – нам нужно проскочить прямо по центру!
– Да, да, – ответил Дрю. – Туда и будем править!
Мы плыли прямо в центр V. Под байдаркой вода переключила сцепление и перешла на большую скорость. Нас стало бросать из стороны в сторону. Мы въехали в узкое место, и нас засосало в пороги так резко, что, казалось, из-под нас выдернули прежнюю спокойную реку – как выдергивают из-под ног половик, – и вместо нее новая, буйная вода подбрасывала нас, швыряла на камни. Мы изо всех сил старались удерживать нос байдарки по ходу течения. Дрю подбрасывало в воздух, но он сохранял спокойствие, не паниковал, хотя управляться с веслом ему было еще сложно. Каждый раз, когда он переносил весло с одной стороны байдарки на другую, я подстраивался под него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94