Петрониус обратился к патеру Иоганнесу. Он мог сейчас говорить начистоту и знал это. А разве можно промолчать, услышав такое? Художник не мог позволить сравнивать своеобразное искусство мастера Босха с нечистыми делами ростовщиков и торговцев голубями.
— Вы забываете, что мир отражается в этой церкви как в зеркале. Внутри все выглядит так же, как и снаружи. В вашей власти выбросить отсюда торговцев, как сделал Иисус. Почему вы не поступите так же? Потому что зарабатываете на них. Так легче найти доступ к вашей «овечке» или, правильнее сказать, к вашим «овцам». Овец надо постригать.
Петрониус говорил с большим пылом, чем хотел. Патер переводил взгляд с картин на Петрониуса.
— Итак, вы оправдываете способ изображения сюжетов на этих картинах? Посмотрите внимательнее на Авигею перед Давидом. Разве женщина должна быть обнаженной? Разве должна стоять в такой развратной позе, порождающей похотливые фантазии? Где же вера и религиозный экстаз? Разве это картина не для похотливого зрителя?
Патер Иоганнес развел руками. Честно говоря, Петрониус тоже не очень хорошо понимал сцену с коленопреклонением Авигеи. Ясно, что нагота, то есть мысль о том, что Авигея открылась Давиду, была не главной для художника.
— У тех, кто думает так, как вы только что выразились, показное благоговение и слабая вера, и все их чувства находятся на грешной земле.
Петрониус знал, что близко подошел к пониманию зашифрованного в картине послания, ближе, чем патер Иоганнес со своей критикой. Инквизитор покраснел. Петрониус мягким голосом, с выражением невинности на лице продолжил:
— Разве Иисус не сказал, что все проникающее в человека извне не может замарать его? И лишь то, что исходит из него, может осквернить. Греховная фантазия при виде Авигеи рождается во мне, потому что я грешен!
Патер взволнованно расхаживал перед картиной, потирая подбородок и стараясь успокоиться.
— А если это послание горстки еретиков, потерпевших поражение? И нагота есть неверно истолкованный реликт рая? Что, если некоторые веруют, будто мы живем в раю, потому что Бог одновременно на равных правах создал добро и зло? Не существует древа жизни в центре Элизиума, не было изгнания из рая, не было херувима с пламенным мечом, охраняющего путь к древу жизни, чтобы человек не пошел к нему, и нет греха в этом мире?
Тирада священника поразила Петрониуса как гром. Конечно, так оно и есть! На первой части триптиха Босх изобразил рай. Древо жизни ушло с центрального места. Добро и зло уже были в раю.
— Кто же прав: еретик или слово Божье, дошедшее до нас через Библию?
Петрониус чувствовал, что патер Иоганнес расставляет ловушку, ловушку, которая может стоить ему жизни.
— Слово Божье появилось задолго до слова человека. Но там, где слово Божье толкуется двояко, разве не позволено человеку воспользоваться своим разумом и фантазией?
— Разумом и фантазией! Единственная фантазия, которая нужна верующему христианину, — это представление о великолепии той жизни, чтобы он смог вынести испытания этого скорбного мира. — В голосе патера звучала ненависть, глубочайшая ненависть. — А кто стоит на пути познания, тот заражен злом и должен быть просвещен. Veritas extinguit! Правда убивает. Мы предадим его очистительному огню, чтобы выгорело все плохое и остались лишь чистота и огонь веры.
Петрониус понимал, что не должен больше произносить ни слова. Любое замечание инквизитор может обратить против него, и на костре инквизиции станет одним поленом больше.
— Вы все грешники. Босх, Алмагин и Питер. Я видел страх в его глазах. Я видел его совесть, черную от греха и еретических мыслей. Он дрожал перед ликом смерти как осиновый лист. И ему не помогла его поганая вера!
Патер Иоганнес так близко подошел к Петрониусу, что запах лаванды, исходивший от сутаны, ударил подмастерью в нос и он чихнул. Глаза инквизитора горели, в то время как у художника все внутри похолодело.
— Вы защищаете своего мастера. А я думаю, что только из-за одних картин он заслуживает костра. Я убью его как дичь, затравлю на охоте и, нанося смертельный удар, посмотрю ему в глаза.
Отвернувшись, он продолжил так тихо, что Петрониус едва разобрал слова:
— И он умрет в страшных муках!
Патер зашагал сквозь толпу молящихся, которая расступилась перед ним. Потом резко вырвал из рук счетовода протянутый ему листок.
XXIV
На плечо Петрониуса опустилась чья-то рука. Он испуганно обернулся.
— Что ты здесь делаешь?
Позади него стояла Зита.
— Кого ты ждешь? — прошептала она и осторожно прикрыла рукой рот Петрониуса, когда тот собрался громко рассказать ей о цели своего прихода в собор.
— Эти колонны имеют уши, а окна — глаза. Даже небо подсматривает за тобой, — улыбнулась девушка. — А оставаться в соборе в сумерках безопасно только для старух.
Жизнь давно переместилась за стены собора. Замолкли молотки каменотесов. Торговцы и проститутки перебрались на улицы перед храмом. Лишь шаги немногочисленных молящихся раздавались под сводами храма и замирали перед одним из алтарей.
— Скоро придет мой учитель, и я должен предостеречь его.
Зита вскинула бровь:
— От кого?
Петрониус помедлил, но решил сказать хотя бы часть правды.
— От инквизитора. Он собирается травить учителя.
— Это делают многие, — прошептала она. — Но у твоего мастера влиятельные друзья, более влиятельные, чем доминиканцы. Поэтому патер его и пальцем не тронет. Ты можешь спокойно идти домой. Ляг в кровать, Петрониус, круги под глазами не красят тебя.
Художник ощутил аромат, исходивший от девушки.
— Сегодня нет брони против всех мужчин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99