Такого еще не бывало.
Наши ворота защищал Владимир Мышкин, а Драйдена сменил Чиверс. Мышкин сыграл лучший матч в своей жизни. За три периода он не сделал ни одной ошибки – случай в хоккее редкостный. Мне нравится самообладание и решительность этого хоккеиста, его приветливый, уживчивый характер. Перед канадскими профессионалами Мышкин не испытывал ни робости, ни смущения. После матча я от души поздравил его.
Что касается моего старого приятеля Джерри Чиверса, то он после матча жаловался: «Русские делали со мной все, что хотели. Я выглядел ужасно. Не знаю, смогу ли прийти в себя после такого удара…»

Глава 4. С хоккеем навсегда
Лейк – Плэсид, 22 февраля 1980 года
Узкая, похожая на купе спального вагона комната. Двухэтажные нары. Крохотное окно, забранное металлическими прутьями. Под потолком воет вентилятор. Холодно, пусто.
Сколько я сижу здесь один? Час, два? Книга все на той же странице. Страшно болит голова.
Из-за двери до меня доносятся звуки музыки, веселые голоса. Там, в круглом холле, после дневных баталий собираются олимпийцы: лыжники, конькобежцы, фигуристы… Чью-то победу будут чествовать, кого-то благодарить за «серебро» и «бронзу». По телевизору крутят видеопленки с мультфильмами «Ну, погоди!», «Крокодил Гена».
Ну, погоди… Я усмехаюсь, поймав себя на мысли, что угроза мультипликационного волка адресована лично мне. Доигрался…
Пытаюсь успокоиться, привести нервы в порядок. Собственно, что произошло? Ты что, раньше никому не проигрывал? Не пропускал обидных шайб? Ведь было?
Было-то было, но только не в таких матчах. Что сейчас дома творится? Как люди переживают! Эх… Я вновь сжимаю тисками ладоней голову, стискиваю зубы.
Проклятая камера. И так тяжело на душе, а тут еще эти казенные стены, стальные двери, нары…
Лейк-Плэсид, 1980 год. Мы проиграли хозяевам Олимпиады и фактически расстались с шансами на победу, когда до «золота» оставалось рукой подать.
Инсбрук-64, Гренобль-68, Саппоро-72, Инсбрук-76 – столько лет продолжалось победное шествие советского хоккея, и вот – осечка.
…Я снова пытался читать, но ни одно слово не задержалось в сознании, текст сливался в какую-то серую массу, и помимо своей воли я опять возвращался к недавним дням, мгновение за мгновением останавливал в памяти «видеозапись» последнего рокового матча.
В Лейк-Плэсиде все было плохо. Поймите меня правильно. Я говорю так не потому, что мы проиграли. Олимпийского праздника не получилось – вот что я имею в виду. Не было ничего похожего на то, что спустя полгода подарила лучшим спортсменам мира наша Москва.
Я считал, что меня уже ничем нельзя удивить. Где только не играл за эти годы, в каких отелях не жил! Но, прибыв в Лейк-Плэсид, мы с первого и до последнего дня не переставали изумляться. Этот поселок, расположенный в глуши горного массива Адирондак, в пяти часах езды от Нью-Йорка, является, по-видимому, одним из самых не приспособленных на земле мест для проведения зимних Олимпийских игр. Деревенская тишина, запустение. Какие-то сарайчики, крохотные мотели. Главная улица длиной не более двухсот метров. Пресс-центр в школьном спортзале. А под Олимпийскую деревню американцы оборудовали новенькую, с иголочки тюрьму.
– Неужели это была самая настоящая тюрьма? – недоверчиво спрашивали меня после возвращения из Соединенных Штатов многие люди. – Может быть, это гипербола?
Приходилось объяснять: да, тюрьма, самая настоящая, с двумя рядами колючей проволоки, с тесными камерами без окон, с насквозь простреливаемой площадкой для прогулок заключенных. Каморки, в которых мы жили по двое, были настолько крохотными, что если один человек заходил, то второму приходилось или выходить, или ложиться на нары – иначе не разойтись. Звукоизоляция практически отсутствовала: стоило Петрову в камере рядом чихнуть, как мой «сокамерник» Крутов говорил ему, не напрягая голоса, «будь здоров!». Ночами нас донимал страшный холод, приходилось спать под тремя одеялами. К тому же сну мешал надсадный вой вентиляционных моторов. Это напоминало пытку.
Камеры располагались по окружности в два яруса, а внутри круга, на площадке, которую я несколькими строками выше назвал «холлом», был устроен импровизированный клуб нашей делегации. Вообще-то это место предназначалось для надзирателей. Теперь здесь поставили несколько телевизоров, видеомагнитофон, киноустановку, проигрыватель. Здесь же с утра и до отбоя коротали время спортсмены, свободные от стартов и тренировок. Не в камерах же сидеть! Мы, хоккеисты, особенно в дни матчей, привыкли после обеда час-полтора поспать – это своеобразная форма настройки на предстоящую борьбу. Но разве уснешь, когда за сталь^ ной дверью в трех метрах от тебя то крутят кино, то шумно чествуют чемпионов!…
Транспортными и другими неурядицами, кажется, были возмущены все; во всяком случае, газеты (даже местные) писали о них гораздо больше, чем о соревнованиях. Единственными людьми, кого это не трогало, были… организаторы Олимпиады. Они вели себя так, будто по-другому и быть не может, будто Игры проходят хорошо и все довольны. Похоже, большинство американцев, имеющих отношение к проведению Игр, не смогли или не захотели понять, отчего ими недовольны и чего от них хотят. Возможно, это чисто американская черта – полагать, что лучше сделанного тобой сделать уже нельзя, и упорно не считаться с мнением всего остального мира.
Хозяева Игр-80 и не думали скрывать того, что Олимпиада для них является прежде всего средством хорошенько заработать. Жители проявляли поразительное равнодушие к соревнованиям, зато их предприимчивость по части вздутия цен на все – от сувениров до мест в гостиницах – побила абсолютные рекорды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83