— Вот так вот! Крайне, крайне интересный случай! И что же ты хочешь, как тебе кажется?
— Я хочу быть свободным и счастливым.
— Так-так-так… Свободным. Как что? Как тебе кажется?
— Как птица.
— Так— так-так-так! Значит, тебе кажется, что ты хочешь быть свободным, как иллюзия? Непредсказуемым, как иллюзия? Враждебным всем братцам, как иллюзия?
Братец дежурный ревизор схватился за корону руками и забегал по приемному отделению.
— Иллюзия! Ничто! Ноль! Тебе кажется, что тебя нет? Так, что ли, братец человек? А с кем же я тогда сейчас разговариваю, сам с собой, что ли? Или тебе кажется, что ты мне только кажешься?
— Кажусь, — охотно согласился я.
— Это что же, ты утверждаешь, что я сошел с ума? Так тебе, что ли, кажется? — Братец дежурный ревизор, обхвативший корону руками, забегал по приемному отделению с удвоенной скоростью.
— Мне кажется, что тебе кажется, что мне кажется!…
Я было решил, что его тут и хватит кондрашка от моего крайне интересного случая, но вдруг зазвонил телефон, братец дежурный ревизор поднял трубку и рявкнул:
— Так точно!
Потом скосил лицо на меня.
— Одну крошечную секундочку… Как твоя кличка, братец человек?
Я не ответил, а он продолжал рявкать в трубку:
— Молчит… Так точно!… Ему кажется, что мне кажется. Так точно!… Ярко выраженный птичий синдром! Крайне заразен… Так точно!
Братец дежурный ревизор положил трубку на место трубки, метнул в меня испепеляющий взгляд, который, однако, меня не испепелил, так как я плевал на испепеление, и нажал большую черную кнопку, встроенную в крышку стола. От нажатия взвыла сирена, замигали черные лампочки, в приемное отделение вбежали два братца ревизора в черных халатах.
— В Стационар, — приказал им братец дежурный ревизор, — в двадцать первую палату.
Двадцать первая палата находилась в левом крыле Стационара. В палате с покрашенными в клеточку стенами стояли одиннадцать застланных клетчатыми одеялами коек. Вокруг круглого, застланного клетчатой скатертью стола сидели десять братцев сумасшедших, одетых в клетчатые фраки.
Застыв на пороге двери, я с ужасом в уме и в глазах смотрел на их повернутые ко мне сумасшедшие лица.
Наконец один из них, тот, кто был старше всех возрастом, выдвинул из-под стола свободную клетчатую табуретку.
— Садись.
Я сел.
— За что они тебя к нам направили, человек?
Услышав обращенное ко мне обращение «человек», я тут же изгнал из себя весь ужас и совершенно спокойно ответил:
— Птичий синдром.
— Это хорошо, что птичий, — сказал самый старший. — У нас у всех тут птичий. О птицах мы как раз сейчас и говорим, вот послушай…
Он обвел всех ярким сумасшедшим… нет, свободолюбивым взглядом, от которого глаза у всех братцев сосиндромников в палате вспыхнули ярким свободолюбивым огнем, и провозгласил:
— Наши так называемые мыслеводители кормят людей экскрементами своей пищеварительной, но главное мыслительной деятельности! Это превращает вполне хронически здоровых человеческих обитателей Нашего Дома во вполне законченных идиотов, страдающих слабоумием вожделения новых корон, низких ярусов и персональных привилегий! Мы не желаем быть идиотами! Нам не нужна их вонючая Великая Мечта! Наш просвещенный глубокими знаниями разум сопротивляется! Долой их сумасшедший порядок! Мы хотим быть свободными как птицы! Да здравствует Движение Сопротивления!
Глаза у всех братцев сосиндромников вспыхнули еще более ярким свободолюбивым огнем, они повскакали со своих мест, закричали «ура!» и захлопали в ладоши. Меня же с непривычки к подобным высказываниям стал бить озноб.
Озноб передался рукам, они зачем-то достали из кармана моего клетчатого фрака часы, которые у меня не отобрали братцы ревизоры, и щелкнули крышкой. В палате заиграла музыка.
Но тут внезапно на всю палату загремел чей-то радостный голос:
— Наш славный Кабинет Избранных неусыпно и неустанно заботится о психическом здоровье каждого отдельно взятого и помещенного в сумасшедший дом братца сумасшедшего. Процент заботы постоянно и неуклонно повышается, наглядно показывая четкое перевыполнение плана по неусыпной и неустанной заботе…
Старший сосиндромник нагнулся к моему вмиг помрачневшему уху и прокричал:
— Сеанс психотерапии! На, возьми. — Он протянул мне два хлебных катышка. — Мы затыкаем ими уши.
Я сунул хлебные катышки в дырки ушей, и меня окружила со всех сторон мирная тишина. Братцы сосиндромники разбрелись по койкам. Я лег на свою и стал смотреть в потолок, где висели клетчатые пузыри отслоившейся штукатурки…
Утро в Стационаре всегда начиналось ровно в шесть часов утра по внутристационарному времени, которое на час и на день назад отличалось от общедомового. Во всех палатах и коридорах включались громкоговорители, мы вскакивали с коек и направлялись в столовую завтракать сушеными тараканами. Громкоговорители громко говорили, но наши уши были заткнуты хлебными катышками, которые мы вынимали из ушей только в восемь, когда заканчивался сеанс психотерапии и начинался сеанс психоинъекций.
Сеансам психотерапии и психоинъекций люди, считающиеся сумасшедшими, сумели противопоставить хорошо организованное Движение Сопротивления, которое, кроме втыкания в уши хлебных катышков, включало в себя и обязательное отлынивание от обязательных психоинъекций, отлынивать от которых было совсем несложно, так как существовал специальный циркуляр, предписывавший братцам ревизорам, которые и были настоящими сумасшедшими, постоянно экономить постоянно дефицитные в Нашем Доме психоампулы. За экономию братцы ревизоры, которые сумасшедшие, получали спецпайки и медали «За экономию экономики».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60