Корысть. Их беседу нагло и бесцеремонно прерывают и даже не извиняются. Бармен Боря сплоховал, пожалуй, впервые в своей недолгой, но грешной жизни, позабыв, что психоанализ превыше всего.
— Ты чего, земеля, в простое? Торговать резиной кто будет? Мани, мани кто мне будет делать? Без мани нет лайфа, без лайфа нет кайфа, тогда фейсом об тейбл!
— А ты говорил, он деловой, из центровых, — Светочка явно обманулась в своих лучших надеждах. — А он, значит, за тобой подметает. Кого лепишь, мэн, если ты пиджак?
— Ну что ж, — произнёс ангел, вставая во весь свой огромный рост. Неведомая сила так швырнула бармена, что он влип в стойку.
— Во, мэн косяк погнал! — восхищённо произнесла девица. В её пустых огромных глазах впервые засветился крохотный интерес.
Раздался негромкий удар кроткого райского грома, и погас свет. Изумлённые завсегдатаи увидели совсем иного Ангела — в полыхающем радужно фосфоресцирующем одеянии, с мечом в левой руке и с пальмовой ветвью — в правой. Ангел медленно и торжественно направлялся к Боре, а тот, рухнув на колени, рвал на себе волосы и кричал громко и осознанно:
«Каюсь!» И Ангел лишь ветвью легонько дотронулся до грешника. Боря тотчас увидел своё возможное будущее: его ставили к стенке… Глаза у него остекленели, он стал икать и дёргать конечностями.
— Да будет так. — Ангел поднял меч. — Раскаивайся по-настоящему или…
Затем ангел поманил к себе блудницу вавилонскую. Та подошла к нему на подгибавшихся ногах.
— Я превращу тебя в гипсовую купальщицу с веслом и отбитым носом, — мрачно изрёк ангел. — Твою голову будут щедро метить голуби. Уличные мальчишки напишут на твоих гипсовых ягодицах: «Манька блядь». Ты будешь стоять так годами, тебя станет мочить дождь и заметать снег, нещадно жечь солнце. Ты будешь все понимать, но останешься недвижимой. Отдыхающие будут фотографироваться рядом с тобой, хватая тебя за грудь и ляжки совершенно бесплатно, моя падшая радость, абсолютно бесплатно. А комиссия по культуре каждый год будет решать вопрос о твоём дальнейшем пребывании на этом свете в связи с амортизацией недвижимого паркового имущества на сорок пять процентов. Вот тогда-то у тебя достанет свободного времени для раздумий, как жить, какой быть. Хватит его с избытком и для раздумий над вечными вопросами: «Что делать?» и «Кто виноват?»
22
Аккуратно упакованная картина стояла в углу. В квартире было все так же непривычно чисто и пусто. То и дело испуганно вздрагивая, художник суетливо метался из комнаты в комнату, несколько раз умывался, надевал и снимал плащ, брался приготовить кофе, но, пока он брился, кофе сбегал…
При этом, не переставая, что-то бормотал про себя. Но однажды разразился целым монологом.
— Это вы зря, Сударь! Портрет будет дьявольски прекрасен! Изображение самого Мрака и Ужаса, клянусь Преисподней! Простые смертные никогда не осмелятся даже краешком глаза взглянуть на него, ибо это — смерть! Самые лучшие из несуществующих красок: чернильные провалы морских глубин, тусклое золото подземных россыпей, чудовищный свет молний стратосферы, алая пена убийств, замешанная на наркотиках, бредовые оттенки стопобагаина, крэка и ЛСД, сладковатый серый дымок опиума-сырца… А разведено все это будет на слезах жён, как же обойтись без влаги, на плаче детей и горестных стонах стариков. Добавлено немного лучших сортов алкоголя, великого утешителя слабовольных и никчёмных. Основой же па холст ляжет молчание в час смутных сил перед рассветом. И вес ради того, чтобы объявить вас свету в убийственном великолепии. Когда с моего великого творения сползёт кровавый шёлк траурного полотна, половина избранных для лицезрения содрогнётся в предсмертных конвульсиях, остальные сойдут с ума!.. Я изображу вас во весь рост. Сударь мой, с эполетами Адмирала Преисподней, с аксельбантами Князя Тьмы. В белоснежном кителе вы будете стройным, как стальной толедский клинок! Да, Сударь мой, как клинок с драгоценными клеймами — единорогом, лилией и морским змием. И черепа, черепа на пуговицах… Рельефные черепа гениев, что покончили жизни самоубийством, предвидя кровавый хаос двадцатого века…
— Куда же вы пропали, Сударь?! — кричит художник Леонид Ланой в чёрный провал зеркала, уже никого и ничего не отражающего. — Я ещё не все сказал…
И, стряхивая мыльную пену с бороды, изуверски искромсанной опасной бритвой, вновь мечется по квартире…
23
Подводная лодка стоит в кратере бывшего вулкана, превращённом морем в круглую бухту. Волны врываются в неё сквозь узкий извилистый проход-щель в толще скал. Мифический Бэк-Кап. спрятанный в давно прошедших временах.
В кратере относительно тихо. На корабле мёртвый покой. Кое-где на ослепительно белом корпусе потёки ржавчины. Скоро предстоит отстой в сухом доке, где рабы спиртного будут сдирать ржу до блеска металла, грунтовать по новой и красить, красить, красить… От ядовитой эмали у них разъест руки и лёгкие, и они начнут отхаркиваться кровью. Это и есть Великая Вечность Мучений.
Вдруг у самого корабля медленно всплывает гигантская кубическая глыба льда. За ней ещё несколько. В них, как мураши в янтарь, впаяны бритоголовые матросы с ярким пятном татуировки па черепе. Лица их искажены застывшим покорным страхом. Всмотревшись, художник понимает: многие ещё живы. Вдалеке алчно всплёскивают хищные многоплавниковые рыбы.
До слуха художника доносится монотонное шарканье. Молоденький матрос с испитым старческим лицом стачивает надфилем бок громадного камня — пальца-останца.
— Ты что, с ума сошёл? — спрашивает Ланой, понимая: с ума сошёл он сам. Ему вновь снится сегодня нехороший сон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27